Жизнь и смерть на вершинах мира - [82]

Спускаемся сквозь тучи и дождь в глубокую долину Баруна. В Тадосе низкая зеленая трава, кустарники еще голые, но почки уже начинают лопаться. Зато рододендроны расправили свои скрученные морозом листья, и на них расцвело целое море цветов разных оттенков. Преобладает темный пурпур, но от него идет целая гамма пастельных тонов — до самого светлого и даже до легкой воздушной желтизны. Обилие цветов и красок, как весной в парках под Прагой. Рододендрон служит нам высотомером. По мере спуска все больше увядших, порыжевших цветов, а еще ниже, на уровне Янле и Пхематана, рододендроны давно уже отцвели.

Перевал Шиптона изменился до неузнаваемости. Ложбина, по которой мы подымаемся к Мумбуку, не изменила своей крутизны, но из ледовой трассы бобслея она превратилась в русло временного потока. И теперь ноги скользят не по снегу, а по камням, густо поросшим лишайниками, печеночниками и мхом.

Выше границы леса — целые луга темно-фиолетовых и желтых примул, а между ними в разных местах разбросаны цикламены. В котловине с озером между седлами Туру-Ла и Кеке-Ла до сих пор сохранилось небольшое снежное поле, но повсюду, где уже обнажились пятна влажной почвы, распускаются примулы. На берегу озера при каждом шаге под ногами чавкает вода, но наши палатки, да и все остальное снаряжение, настолько мокрые, что абсолютно все равно, где делать привал. Ночью подмораживает, и до утра все сковано морозом — последним гималайским морозом: завтра мы надеемся быть уже в Бункине.

Прежде чем покинуть Большие Гималаи, мы должны долго продираться через девственный лес, тонущий в облаках и потоках дождя. Вода повсюду. Распыленная на мельчайшие капельки тумана, она стекает по свисающим завесам из лишайников, превращает тропу в скользкую болотную жижу. А когда прекращается дождь и на минуту выглянет солнце, вода, которая до этого падала в виде дождя, поднимается над землей облаками пара. Этих моментов повышения температуры ожидают целые сонмы мельчайшей кровожадной мошкары из семейства Ceratopogonidae. Мошкара забирается в уши, проникает в носоглотку, облепляет глаза и невероятно кусается. Ее столько, что там, где она вылетает из гущи листвы, словно возникают легкие облачка дыма. По-чешски этих двукрылых мучителей мы называем «колючками», но думаю, что гораздо точнее их русское название — гнус.

Мошкара не единственная неприятность, которую приготовили нам влажные горные леса. Еще более неприятным явлением оказываются пиявки — буквально вездесущие, подстерегающие в траве, на ветвях кустарников и деревьев. Им не нужна вода и вполне хватает воздушной влаги, а ее здесь более чем достаточно. Пиявки впиваются в нас, стоит лишь чуть дотронуться до растения. Сядешь на камень — можешь быть уверен, что пиявка молниеносно окажется тут же. Кровососущие членистоногие против них младенцы. И дело не в количестве крови, необходимой пиявке для насыщения, а в способе кровососания. Пиявка присасывается к коже словно резиновыми присосками. Затем особыми приспособлениями, напоминающими острые ножи, кожа прорезается, и все это так мгновенно и безболезненно, что вы ничего не успеваете почувствовать. Чтобы кровь в ране не свертывалась и пиявка могла беспрепятственно сосать, она выделяет в кровь свою слюну, содержащую вещество, называемое гирудином. Пиявка кормится до тех пор, пока из обычного тонкого червяка не превратится в наполненный кровью «баллон», после чего освобождает присоски и отпадает. Однако гирудин в ранке продолжает действовать еще несколько часов. Кровь не сворачивается и очень долго не образуется струп, поэтому значительно больше крови, чем выпила пиявка, свободно вытекает из ранки. Когда смотришь на окровавленных, словно они брели в потоках крови, носильщиков после окончания дневного маршрута, начинаешь понимать их нежелание участвовать в походе.

Конечно, пиявки не выбирают и точно так же впиваются и в нас. Заползают под ремешок от часов, залезают в ботинки и без труда сосут через тонкие хлопчатобумажные гольфы. Не оставляют они нас и ночью, и на спальных мешках появляются кровавые пятна. В первый раз мы подумали, что занесли пиявок в палатку на своих ботинках. В следующую ночь мы всячески старались преградить им путь и все же обнаружили их в палатке. Вход плотно закрыт «молнией», которая для них является непреодолимой преградой, но они ухитряются заползти внутрь через крышу, найдя невидимые нам просветы вокруг опорных стоек. При этом они очень хорошо ориентируются по свету. Пиявка, попавшая в луч фонарика, двигается за ним послушно, как собачонка на поводке.

В следующие ночи мы на пиявок уже не жалуемся. Все возможные пути их проникновения в палатку мы опрыскали диетилтолуамидом, который в виде баллончиков выпускают у нас как средство против насекомых. На пиявок он действует очень сильно, а в случае прямого попадания наступает мгновенный конец.

Однако во время маршрутов мы непрестанно сражаемся с пиявками, так же как и наши носильщики. Лучше всего было как можно чаще осматривать себя и сбрасывать пиявку прежде, чем она успеет присосаться. Носильщики часто помогают себе горящими окурками сигарет или зажженными спичками. А когда случается короткий привал, они мгновенно разводят костер и сжигают на нем собранных пиявок. Видимо, этот огненный ритуал — акт мести за причиненные страдания.