Жизнь и смерть генерала Корнилова - [8]

– Как тебя зовут и подъезжай поближе ко мне, – крикнул я сзади ехавшему джигиту.

– Балуюр, Ага! (Слушаю!) – послышался голос его, и тотчас же крупной рысью подъехал он, корчась от холода в одной шинелишке.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Ишан, Ага, – ответил тот.

– Сколько тебе лет и из какого аула? – расспрашивал я, вызывая на разговор.

– Из Арчманя и мне сорок пять лет, – был ответ.

– Ишан батыр, рассказывай мне что-нибудь, чтобы сократить путь. Режь дорогу (по туркменскому обычаю), – сказал я.

– Эй, Ага, какой я батыр? Да, вообще, есть ли теперь батыри, когда есть пулемет-ага (господин пулемет), – ответил Ишан и, подумав немного, добавил: – Хотя, Ага, у нас в полку есть несколько человек, которых можно называть батырями.

– А кто такие они? – поинтересовался я.

– Вот, например, сам пёлкендэк (полковник) Зыкоу бояр, Курбан Кулы, Беляк батыр, Баба Хан, Сердар Ага, Мистул бояр!

– В чем же заключается их бахадурство, Ишан? – спросил я.

– Как в чем, Ага! Они воистину батыри этого времени. Вот в прошлом году Зыкоу бояр нас повел в атаку на немецкую и австрийскую пехоту. Нас было двести человек, а их было несколько тысяч.

– Как это было? Расскажи, Ишан! – заинтересовался я.

– А это произошло так, – начал Ишан. – В прошлом, т. е. 1915 году, 28 мая под Черными Потоками, на Австрийском фронте, шел горячий бой. Нас позвали на помощь, и мы пошли. Командир корпуса засмеялся, увидев нас, и спросил своего начальника штаба, зачем к нему прислали таких оболтусов? Зыкоу бояр, услышав это, взбесился и, обращаясь к нам, сказал:

– Туркмены! Я не хочу, чтобы над моими славными туркменами смеялись! Я беру на себя почин, поведя вас в бой. Пусть эти господа узнают, что вы собой представляете.

С этими словами он выскочил вперед и бросился в атаку под убийственным огнем немецких орудий и пулеметов. Первой же пулей он был ранен и упал. Не желая выйти из строя, Зыкау бояр все же остался с полком, руководя боем до его окончания.

Сердар Ага, врезавшись в гущу неприятеля один, во время рубки сломал свой ятаган. «Рублю, рублю, а эта сволочь все не падает», – кричит он, размахивая сломанным ятаганом над бегущими австрийцами. Я, увидев сломанный ятаган, остановил Сердара. Тогда он, будучи в азарте, с одной нагайкой обезоружил кучу австрийцев во главе с их офицером.

Курбан Ага, в одно утро во время разведки, окруженный разъездом австрийцев, потерял свою лошадь, которая была убита во время перестрелки. Положение наше было весьма тяжкое. Нас было двенадцать человек, а австрийцев было пятьдесят при пулемете. После перестрелки с боем нам пришлось проскочить через рогатку, которую успел поставить нам враг сзади нас на шоссе. Курбан Ага остался около своей лошади, несмотря на наши просьбы как можно скорее выбраться отсюда, так как появилась пехота противника.

– Никуда я не пойду, пока не вытащу свой коржум, – сказал Курбан Ага и начал резать ятаганом ремни коржума, прикреплявшие его к крупу убитой лошади.

В это время его окружило восемь человек австрийцев с винтовками в руках. Кроме меня видели и другие, как он с Беляк батырем, зарубив четверых из них, вынес на своих плечах коржум.

– Почему же он не хотел бросить свой коржум, который в Ахале стоит не больше десяти рублей? – спросил я Ишана.

– И я об этом думал, Ага, но оказывается, дело в том, что в коржуме Курбан Аги хранилось восемьсот рублей казенных денег и он не хотел, чтобы они достались врагам.

– Вы знаете, какой у нас сплетник кяфур (безбожный) Эргарт. Я не хотел, чтобы он сказал, что я присвоил эти деньги себе. Я простой туркмен и лучше умру, чем дам повод сказать о себе дурное. Откуда я их получил, туда и должен сдать, дети мои, – говорил нам Курбан Ага.

– В чем же заключается подвиг Баба Хана? – спросил я.

– Баба Хан, это молодой, удалой, жизнерадостный и лихой джигит. Равного ему нет в мире.

– Кто он такой? – спросил я.

– Он, Ага, сын Серахского Хана. В прошлом году тоже во время разъезда один из его подчиненных джигитов потерял в бою свою папаху.

– Иди за своей папахой! Молодой джигит пусть лучше погибнет, чем вернется в полк без папахи, бросив ее врагу, – приказал ему Баба Хан.

Не успел джигит подъехать к тому месту, где лежала его папаха, как лошадь под ним была убита, и сам он был ранен. Тогда Баба Хан на своем аргамаке как стрела подлетел к тому месту, где лежала папаха, взял ее не слезая с лошади, а потом, подобрав раненого, под убийственным огнем врага, вернулся к нам. По возвращении его мы увидели, что лука его седла и ножны его ятагана были прострелены.

– А что собой представляет подполковник Эргарт? – перебил я Ишана.

– Он, Ага, кажется, немец и туркмен терпеть не может, и мы его не любим. Всех нас он ругает самыми последними словами. Я сначала служил в его эскадроне, а потом просил Сердар Агу, чтобы он ходатайствовал пред командиром полка перевести меня в 3-й эскадрон. Иной раз хочется срубить ему голову, но как только вспомнишь, что он старше меня, прощаешь ему, прося Аллаха, чтобы Он наказал его за меня.

– А кто еще в полку не любит туркмен?

– Эй, Ага, они все нас не любят. Вот сам приедешь и узнаешь очень скоро, как они обращаются с нами, да как они смотрят и держат наших туркмен-бояров. Сердар Ага хочет скоро уехать к себе в Ахал. «Не могу служить дольше. Мне тяжело»! – говорит он.