Жизнь и приключения капитана Конрада - [5]

Сейчас вообще почти все исследования по истории английской литературы XX века начинаются с главы, рассказывающей о творчестве Джозефа Конрада. Но мы прервали наш рассказ о нем в тот самый год, когда он навсегда сошел на берег со своим первым романом, покоящимся на дне его капитанского сундучка. Несколько переделанный и дописанный «Каприз Олмэйра» вскоре выходит в свет, и автор, конечно, взволнованный, конечно, счастливый, ждет обеспокоенно, что же скажут читатели и что напишут критики.

Они недолго томили его ожиданием. Помните восторг Джона Голсуорси, первым прочитавшего этот роман? Так вот, будущий классик не ошибся, похвальные отзывы посыпались на писателя со всех сторон, чего он никак не ждал. Конрад выдержал испытание успехом. Вскоре он берется за новый роман. Им стал «Изгнанник», в котором действуют те же герои, что и в первом: Конрад словно недосказал чего-то и потому решил довершить начатое.

Но не тема и не герои объединили эти два его дебютных романа, а совершенно новый творческий подход, то, что Стивенсон определил как «принцип мужественного оптимизма» и что сразу же было подхвачено и развито Конрадом. Основой этого принципа было социально-психологическое рассмотрение человеческих поступков, попытка найти им объяснение, а также поиск тех нравственных опор, которые давали бы людям надежду. А сами события как бы отходили на второй план, становясь фоном и его сюжетным каркасом.

Современники Конрада искали у него, по его словам, «чудес и тайн, действующих на наши чувства и мысли столь непонятным обратом, что почти оправдывается понимание жизни как состояния зачарованности». И действительно, перед его читателями — словно заколдованный мир, которым правят страсти. Под влиянием экстремальных, напряженных и непредсказуемых ситуаций люди совершают и хорошие поступки, граничащие с подвигом, и дурные, заставляющие людей в дальнейшем раскаиваться. Большинство героев его первых книг — это бежавшие от условностей цивилизованного мира. Это авантюристы всех мастей и любители экзотической жизни «на краю света», среди первобытных или еще не успевших цивилизоваться на европейский манер островитян. Это неугомонные искатели светлой и легкой судьбы на земле, какими мир был полон во все времена.

Морская служба позволила Конраду хорошо узнать многие экзотические страны Востока и Океании, где живут герои его первых «сухопутных» романов и повестей. Это и аборигены, ведущие простой, суровый, не меняющийся веками образ жизни, и европейцы, несущие сюда новые порядки и нравы. С большим трудом, через страдания и взаимные уступки удается и тем и другим кое-как наладить сосуществование, таящее, однако, где-то в глубине тлеющие угли будущих распрей. Потому-то даже пламенная страсть, вспыхнувшая, как наваждение, между европейцем Виллемсом и туземкой Аиссой («Изгнанник») превращается здесь в трагедию.

Два первых романа Конрада, как видим мы, не о море, чего следовало бы от него ждать. Воспоминания, вероятно, были еще слишком свежи, видения слишком живы. Конрад позволил себе передышку — но ненадолго.

* * *

На парусах писательской шхуны Конрада всю его жизнь пламенел лозунг «Море и приключения», казавшийся ему — увы — несерьезным, мальчишеским, и потому он то и дело пытался сменить этот «легкомысленный» лозунг на какой-нибудь другой, «взрослый». И это, конечно же, отразилось на том, что выходило из-под его пера. Вот он нарочито усложняет повествование, заставляет читателя тягостно размышлять, дабы докопаться до тайны, которую писатель от него почти издевательски укрывает (например, в «Тайном агенте»). Но потом снова возвращается к тому простому, как жизнь, и сложному, как жизнь, — к тому, что он хорошо знал и оттого так легко ему рассказывалось об этом, — о море и моряках.

Море постоянно врывалось в его книги ураганом, сметающим за борт все остальное. Иначе и не могло быть, ибо оно, это неведомо чем притягивающее море, было его божеством, его жизнью. Ему надо было прожить свои двадцать морских лет — с шестнадцати до тридцати шести, чтобы научиться смотреть на мир, на человечество не как все, а как бы с капитанского мостика, с моря — оттуда, где властвуют совсем другие закономерности, чем на суше. Страсть к путешествиям и открытию для себя новых земель вела Конрада с корабля на корабль (за двадцать лет служил он на девятнадцати судах!). «Но еще больше — люди, которые, подобно великим мастерам искусства, трудились каждый в согласии со своим темпераментом, чтобы полностью завершить географическую картину земли».

По мнению Конрада, именно там, где царит свободная стихия, среди которой человек, казалось бы, может, облегченно вздохнув, сбросить оковы всяческих условностей, — там, оказывается, остро и сурово происходит отбор того, чему человек должен следовать всенепременно, и того, от чего он обязан по-стивенсоновски — с «мужественным оптимизмом» — освободиться, избавиться, как от хлама.

Среди неукоснительно остающегося и правящего поступками героев книг Конрада, — законы чести и порядочности. «Обвинение в непорядочности — слово, самый звук которого ненавистен моряку» («Случай»). Герои Конрада говорят о чести, как рыцари стародавних времен, мечтают о дальних странствиях, как юноши, начитавшиеся Майна Рида и Фенимора Купера. Они совершают подвиги, того не замечая; делают изнурительную морскую работу не только безропотно, но и восторженно, поскольку влюблены в свой корабль и во все, что связано с морем, в первую очередь — в свою свободу. Писателю удается талантливо убедить в этом и нас, читающих его морские рассказы и повести. Их все более охотно печатают газеты и журналы Англии и США, у начинающего, но уже состоявшегося писателя их настоятельно требуют предприимчивые издатели.