Жизнь и похождения Трифона Афанасьева - [14]

Между тем у Михея Савостьянова дела шли плоховато. Прохворал он чуть не во всю зиму. Не было у него людей таких знающих и разумных, которые, постоянным уходом за пчелами в омшанике, сохранили бы их в хорошем положении и подготовили бы им благополучное появление на свет божий весною. Много потерял Михей по причине своей болезни. Весною он мог выставить ульев лишь около сорока. Это обстоятельство восхищало Трифона; недобрая радость особенно обуяла его, когда он подметил, что его пчела гораздо сильнее пчелы Михеевой. На его пчельнике шум пчелиный был густ, ровен и громок; он отзывался такою здоровою, сильною жизнью, а на Михеевом пчельнике пчела гудела жиденьким голоском, прерывисто, как-то вразбивку.

По нескольку раз на дню навещал Трифон пчельник соседа, который встречал его с явной неохотою, а сам к нему ни за чем не заходил; и всегда при этих посещениях сердце Трифона переполнялось гордым торжеством.

«Наша взяла! — рассуждал он сам с собою, — изловчился я сразу, — ан дело и выгорело. Право слово, можно будет откупиться!.. А Михеев-то пчельник так и тает, так и тает, — и роятся плохо, и берут — не берут… Пожалуй, и прогорит он скорехонько. Оно бы и жаль, — да ведь был его черед, был да и сплыл… Ну, и плох он пчелинец-то…»

Раз как-то пришел и Михей на Трифонов пчельник.

— Здорово, дядя Михей, — сказал ему весело Трифон, — ну, вот и ты ко мне зашел… Все ли подобру-поздорову?

— Слава те господи! бог грехам терпит, — отвечал Михей: — а я к тебе, Трифон Афанасьич… По-суседски…

— А милости просим… Право слово, рад тебе. Вот погляди-ко на пчельничек мой… Ну что?.. живет?..

— Пчельник твой — оченно хорош… Только уж тово… Пчела-то твоя больно озорная…

— Вишь ты!.. А почему так?

— Я затем и пришел к тебе, Трифон Афанасьич… Ты уж бога побойся!.. Надо бы нам жить по-суседски, по-божьи…

— А как бы это по-суседски да по-божьи? — возразил, уже довольно сердито Трифон: — я-то как же живу?.. Знамо, никого не обижаю — и тебя тоже; ну, чем таким тебя изобидел?

— Нету, родимый, — отвечал Михей: — больно ты меня зобидел… Вспомни-ка… Помог я тебе дело начать, — право слово, по душе помог… А ты теперича что со мною сделал… Озорною пчелой мою пчелу забиваешь!.. Что ж, Трифон Афанасьич, ведь не по-божьи…

— Да я-то чем причинен?.. Неча греха таить: пчела, вишь, у тебя больно слабосильная…

— А то рассуди: ноне моя пчела слабосильна, а на лето, пожалуй, и твоя ослабеет… Ведь она урочлива… Ну, что хорошего, как мы друг друга поедом будем есть?.. Ты уж, родимый, поправь дело…

— Как это поправить?..

— Дело немудреное… Захоти только… А вот возьми да перенеси пчелу свою на старое место.

— И думать не моги!

— Трифон Афанасьич! в честь прошу… За что меня, старика, обижать будешь?.. Я ведь тебя ничем не изобидел…

— Сказано — и думать не моги! — возразил с ожесточением Трифон: — ничего не сделаю, — вот те Христос!.. Вишь ты!..

— Ну, бог с тобою! — отвечал печально Михей: — только господь накажет тебя! На чужом добре не раздобудешься — помяни мое слово…

— Проваливай!.. Проваливай!..

И Михей ушел. На другой же день стал он приискивать, куда бы перебраться со своего любимого пчельника. Скоро он нашел местечко у дьячка приходской своей церкви, который за пару целковых дозволил Михею поставить пчел в его садике до тех пор, пока повезет он их на гречиху. Прискорбно было Михею покидать свой приютный, укромный уголок, этот пчельник, в котором лет пятнадцать сряду трудился он честно. Но невольно сгрустнулось и Трифону, когда он увидал, что Михей не на шутку задумал оставить «обсиженное» место, что он покидает свой пчельник через него именно. Совесть заговорила в Трифоне. Он не вытерпел, пошел к соседу и стал уговаривать его остаться.

— Ну, что пустое толковать! — отвечал старик: — ведь ты-то не переедешь на старое место… Что ж!.. Вот, кажись, и просторное место было, а смотри-кось, нам с тобою тесно стало. Оставайся ты здесь, а я найду уголок!..

И старик не захотел дольше слушать речей Трифона. Плюнул Трифон и прочь пошел, бормоча сердито про себя:

— Вишь ты, какой нравной!.. Словно барин-помещик… Не сговоришь, и никаких речей не принимает! А и то молвить: была бы честь приложена, а от убытку бог избавил. Эка важность!.. Да вот постой маненько… Как бы не пришлось Михею Савостьянычу и к нам прийти за помочью… Может, вот как станет кланяться?.. А коли придет, — что ж! — и я помогу… Мы теперича в состоянии…

Следствия всего этого были очень неприятные для бедного Михея. Весь почти пчельник его уничтожился; к осени осталось у него только колодок десять, да и то плохих, тощих. Между тем и у Трифона к осени оказались дела не совсем хороши: потери, правда, не было, но и прибыли вышло мало. Как только Михей перебрался из соседства Трифона, пчела Трифонова плохо стала брать отчего-то. Потом с конца мая пошли сильные дожди, которыми забило много пчелы; весь июнь и половину июля стояла погода, неблагоприятная для роения: холодная и с сильными ветрами; добыча на гречихе тоже была дурная, и, наконец, — осень несвоевременно рано настала. К осени пчела Трифонова оказалась слаба и тоща. Но, увлекаясь своими задушевными планами, не имея притом настоящей опытности в пчеловодстве, Трифон решился пустить в зиму всю пчелу, которая осталась за выломкою меду. Последствия вышли печальные: слабая пчела не вынесла продолжительной зимы и плохого продовольствия. К следующей весне у Трифона оказалось только тринадцать колодок, годных на выставку, — столько же почти, сколько было теперь и у Михея. А затем в какие-нибудь два года и все его пчеловодство дотла извелось.