Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим) - [49]

И однажды в зале появился мой давний враг Колесник. Видно, шел мимо и заглянул. Он постоял у дверей, потом спросил меня, что мы тут делаем.

— А вот что!

Я подошел к нему и применил только что показанный Шаповаловым прием — бросок через бедро. То есть ухватил Колесника за шею, наклонил к себе и одновременно задом подбил его снизу. Я не приложил почти никаких усилий, но эффект был потрясающий: ноги Колесника мелькнули над моей головой, и он рухнул передо мной на ковер. Я испугался. Я подумал, он сейчас полезет драться, но увидел в его глазах недоумение и страх. Видно, он решил, что если я его так легко кинул, то со мной лучше не связываться. И я понял, что передо мной не несокрушимый враг, а тюфяк, набитый жиром, который побеждал меня только наглостью. После того моего броска Колесник обходил меня стороной. А я все больше обдумывал, как себя защищать. Но и тогда, и потом, всю жизнь помнил, что если встретишь не просто задиру какого-нибудь, а бандита, кулаками с ним не справишься. Мне смешно слушать заявления: «В таких случаях я всегда даю в морду». Всегда дать в морду можно только тому, чья морда это примет.

Волик

Кстати, насчет бандитов. Наше ремесленное училище выпустило из своих стен немало авторитетов уголовного мира. Их звали уменьшительно-ласкательно: Вовчик, Лёнчик, Люсик, Мусик… Я думаю, что склонностью к ласковым кличкам заразили бандитов еврейские коллеги. Среди моих знакомых евреев были и Люсики, и Мусики, а еще Леля, Биля, Муля, Миля и прочие.

Году в семидесятом, приехав погостить к родственникам в Запорожье, я шел по темной улице с сигаретой в руке. Вдруг от стены дома отделились три фигуры. Одна из них загородила мне дорогу, другие застыли чуть поодаль.

— Разрешите прикурить? — сказал подошедший.

С детства я знал, что «Разрешите прикурить» — лишь предлог, и хорошо, если потом просто ограбят, а не пырнут ножом. Капитан Рогожин рассказывал, что когда во время его службы в Ташкенте к нему обращались в темном переулке с подобной просьбой, он совал бандиту пистолет под нос: «На, прикури!»

У меня пистолета не было.

Я чиркнул зажигалкой, поднес огонь к носу мужчины и вдруг узнал его:

— Волик!

Он вздрогнул и растерялся:

— Вы меня знаете?

— Еще бы! Мы же вместе в РУ-8 учились!

— Да? А я вас не помню.

— Конечно, не помните. Я был никто, а вас знали все.

То, что я его помнил, на Волика подействовало благотворно. Он махнул рукой спутникам (они тут же во тьме растворились) и стал мне, по-прежнему «выкая», рассказывать свою печальную историю. Брата Волика зарезали, сестра стала проституткой и умерла от сифилиса, а сам он всю жизнь с короткими перерывами провел в лагерях и к лагерной жизни так привык, что чувствует себя там лучше, чем на свободе. Мы простояли не меньше часа. За это время Волик выкурил несколько сигарет, несколько раз прослезился, а несколько одиноких прохожих остались неограбленными и непобитыми. Расстались мы друзьями.

Глава двадцать пятая. Всюду жизнь

Дикий майор

Прозвище «Дикий» майор Догадкин получил благодаря мне. Как-то он вызвал меня к себе прорабатывать за очередное нарушение воинской дисциплины. Мои нарушения были однообразны: я не любил строй, предпочитая пробираться в столовую или по утрам в уборную в одиночку. Чаще всего эта операция мне удавалась, но поскольку весь командный состав батальона, начиная со старшины классного отделения ефрейтора Сосика и кончая комбатом подполковником Ковалевым, в основном именно тем и занимались, что вылавливали курсантов, ходящих вне строя, не удивительно, что я постоянно попадался. На мою голову метались громы, молнии и сыпались наряды вне очереди, из которых легчайшим был вымыть пол в «ленинской комнате», а труднейшим — загреметь на сутки на кухню. И все это — за удовольствие пройти двести метров, хоть и украдкой, но в одиночку.

Догадкин ощущал себя не просто командиром, но воспитателем.

— Ну скажи, ну почему ты нарушаешь воинскую дисциплину? — пытается он проникнуть мне в душу.

Стою, молчу, не знаю, как объяснить. А Догадкин честно пытается докопаться до истины, до корней.

— Скажи мне, ты художественную литературу читаешь?

— Случается, товарищ майор.

— Значит, не конченый еще человек. И что же именно ты читаешь?

— Да так, что придется.

— А все-таки? Ты книгу «Александр Матросов» читал?

— Нет, — мотаю головой.

— А «Повесть о Зое и Шуре»?

— Нет.

— И «Чайку» не читал?

— И «Чайку».

«Чайка» — не комедия Антона Павловича Чехова, как можно было подумать, а биография партизанки Лизы Чайкиной. Вот он где корень несознательного отношения к службе и дисциплине!

— Что же ты тогда читаешь? — спросил майор с сочувствием.

— Сейчас, например, Диккенса читаю.

Догадкин пожимает плечами:

— Ну, что же, иди…

На вечерней поверке майор объяснил слабую дисциплину в роте отсутствием у курсантов интереса к художественной литературе, имеющей воспитательное значение.

— Вот вам, товарищи, наглядный пример. Спросил я у курсанта Войновича, что он читает. Оказывается, про Александра Матросова он не читал. Про Зою Космодемьянскую не читал. Про Лизу Чайкину не читал. И что ж он читает? — Майор выдержал паузу, чтобы курсанты успели представить, до чтения какой пакости докатился один из них. — Он читает, товарищи, какого-то Дикого!