Жизнь и любовь дьяволицы - [7]

Жена казалась ему настоящей великаншей, а с тех пор, как он поведал ей о своей любви к Мэри Фишер, она в его глазах достигла и вовсе гигантских размеров. Он поинтересовался, не прибавила ли она в весе, но она сказала: «Нисколько», — и для доказательства влезла на весы. Девяносто. Вроде даже на полкило похудела! Надо же, значит, это ему только показалось, что ее так разнесло.

Боббо поставил на проигрыватель пластинку. Он надеялся, что музыка заглушит рыдания жены. Для успокоения нервов — ее и своих собственных — он выбрал Вивальди. «Времена года». И что зря слезы лить? Чего ей от него надо? Можно подумать, он когда-то говорил, что любит ее. А может, и верно — говорил? Напрочь выпало из памяти.

Руфь вышла из комнаты. Он услышал, как открылась дверца духовки — потом вскрик, грохот железа. Пальцы себе обожгла. И все волованы попадали на пол, как пить дать. А пронести-то противень нужно было всего чуть-чуть — от плиты до стола.

Боббо врубил музыку на полную громкость и, войдя на кухню, увидел на линолеумных плитках пола месиво из полужидкой начинки и теста. Собака и кошка уже были тут как тут и дружно принялись за дело. Он слегка поддал прожорливым бестиям ногой и вытолкал их в сад, потом решительно усадил Руфь в кресло и строго велел ей подумать о детях, которые из-за ее поведения на себя не похожи, и принялся методично собирать с пола все, что можно было собрать, не нарушая норм гигиены. В результате ему удалось в общем и целом воспроизвести первоначальный замысел пусть не в виде пирожков, но по крайней мере некое подобие большой ватрушки с куриной начинкой вновь возникло на противне. Из соображений гигиены, нижний слой, непосредственно соприкасавшийся с полом, Боббо не тронул. Ущерб от пропавших таким образом продуктов он оценил приблизительно в два доллара.

Он стал звать кошку и собаку, чтобы они пришли и подлизали остатки, но те обиженно сидели за порогом и возвращаться не желали. Мало того, они демонстративно устроились на стене ограды, неподалеку от его родителей, и, последовав их примеру, стали дожидаться, когда семейная атмосфера переменится к лучшему.

— Ну, хватит, уймись, ради Бога! — взмолился Боббо. — Что ты из всего делаешь событие? Велика важность — родителей в гости пригласили! Не тот случай, когда надо выворачиваться наизнанку. Обычный ужин, безо всяких там выкрутасов, вот все, что им нужно!

— Не все, не все! Но я не из-за этого плачу.

— А из-за чего?

— Сам знаешь.

— А, вот оно что. Мэри Фишер. Понятно. — Он попробовал ее урезонить: — Ты что же думала, если я женился на тебе, то я уж и влюбиться ни в кого не могу?

— Представь себе, думала. Все так думают.

Он обманул ее, предал, это было для нее яснее ясного.

— Но ты-то же не все, Руфь.

— Куда уж мне, уродине! Ты это хотел сказать?

— Да нет же, нет, — и в голосе его зазвучали сочувственные нотки, — я это к тому, что у каждого из нас свои особенности.

— Но мы с тобой муж и жена. Мы как бы одна плоть.

— Мы с тобой поженились только потому, что в тот момент нас обоих это устраивало. Надеюсь, память тебе не изменяет?

— Конечно! Ты очень даже удобно устроился!

Он рассмеялся.

— Что тут смешного, не понимаю?

— Да то, что ты мыслишь штампами — и штампами говоришь.

— Не штампами, как я догадываюсь, мыслит Мэри Фишер.

— Само собой разумеется. Она же творческая личность.

Энди и Никола, их дети, вдруг возникли на пороге кухни: он — маленький, легонький, она — крупнотелая, массивная. Все наоборот. В нем было больше девчоночьего, чем в ней. Боббо во всем винил Руфь, подозревал, что она это нарочно подстроила. Когда он смотрел на детей, у него сердце кровью обливалось. Изо дня в день повторялась эта пытка, эта игра на обнаженных нервах. Чем так, лучше бы им было совсем не появляться на свет, хотя при всем том он их любил. Но они стояли между ним и Мэри Фишер, часто снились ему по ночам, и в этих странных снах все кончалось очень плохо.

— Можно мне пончик? — спросила Никола. Когда у них дома накалялись страсти, она всегда просила дать ей поесть. Весила она много больше, чем следовало. Естественно, в ответ она услышит «нельзя», и тогда у нее будет повод надуться, разобидеться, и тут-то папа с мамой наконец перестанут мучить друг друга. Им будет уже не до того — надо же отчитать ее как следует, и, значит, между собой они ругаться больше не станут; по крайней мере, ей это представлялось именно так. Но вышло иначе.

— У меня заноза в пятке! — заявил Энди. — Видите, как я хромаю?

Старательно припадая на одну ногу, он прошел через кухню, прямо по размазанным по полу остаткам начинки, и заковылял в гостиную, оставляя на ковре жирные следы. Ковер был темно-зеленый, стены посветлее — цвета авокадо, а потолок выкрашен под морскую волну, с голубоватым оттенком: все вместе создавало спокойную, традиционно-респектабельную гамму. Боббо прикинул, что жирные пятна на ковре обойдутся в лишних 30 долларов, когда дело дойдет до чистки. На сей раз обычной чистки будет недостаточно, придется заказывать специальную.

В саду перед домом, выждав условное количество минут, Энгус и Бренда наконец решили, что Руфь уже поуспокоилась и можно входить. Они поднялись со скамейки и по дорожке направились к дому. У двери они позвонили в музыкальный звонок: блюм-блям!