Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - [182]

Он не знал, что в доме номер шестьдесят один, у того самого большевика сейчас находится человек, которого он боится больше всего на свете. Он пришел сюда в девять утра прямо из ночлежки. А в половине девятого Жанна вошла в этот дом. Жанну направили сюда, к тому самому большевику из Коминтерна, чтобы она сообщила ему все, что ей известно о деле Андрея. Жанна ехала в Россию. Жанна помнила московские дни. Вторую свою жизнь она несла туда, где жил Андрей, в чужую, в родную Москву.

Они встретились на нищей, на грязной улице Клейндорф. Ноги, распухшие, отекшие ноги подвели Халыбьева. Он хотел побежать, но упал. Он лежал и корчился. Жанна остановилась. Жанна глядела на ужасное, распухшее лицо. Глядел и Халыбьев. Не хотел глядеть, но глядел. Это она! Сейчас Халыбьева схватят, поведут, отрежут голову. Он корчился, он хрипел от ужаса.

Но Жанна недаром узнала любовь. Ее сердце не вмещало злобы. Она чувствовала себя живой. И, увидев несчастного человека, несчастного не лохмотьями, не болезнью, не страхом, но своим, испепелившим сердце, злом, Жанна его пожалела. Она ничего ему не сказала об этом. Жалость была только в глазах. Но Халыбьев ее почувствовал. Жалость ошпарила его. Он заметался. Он завизжал. Он был раздавлен ею, раздавлен, как гусеница. Он кричал:

— А вы знаете?.. А вы знаете, что я сделал?..

Это не было раскаянием. Чтобы раскаяться, нужно нести в себе и любовь. Любви у Халыбьева не было. У Халыбьева были только мания и страх. Да, он выдавал себя с головой. Его сейчас убьют. Все равно! Молчать он не может. Это не было раскаянием. Это было смертью Халыбьева, смертью вслух.

Жанна просто и тихо ответила:

— Да, я знаю. Да, я знаю все.

Тогда Халыбьев не мог уж ничего выговорить. Он только стонал, только корчился, все сильнее и сильнее. Одна из женщин, стоявшая в очереди, увидав эту страшную сцену, маленькую чужестранку, полную горя, а рядом с ней бьющегося в судороге нищего, вздрогнула. Тогда несколько капель синеватого молока пролилось на грязную мостовую. Женщина громко вздохнула:

— Все-таки страшная вещь — эта жизнь!

Да, страшная. Жанна Ней ей ничего не ответила. Она только взглянула на нее, и в глазах ее была вторая жизнь, еще страшнее первой, высокая, трудная жизнь — любовь.

Берлин. Сентябрь―ноябрь 1923 г.

Борис Фрезинский ДВА РОМАНА ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА (От Андрея Белого к Чарльзу Диккенсу)

Эта книга — не «избранное» в обычном смысле слова. Здесь только два романа — «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Любовь Жанны Ней», — они были написаны в Берлине в 1922 и 1923 годах соответственно. Оба — примерно об одной эпохе, но написаны по-разному: не только в смысле «что», но и в смысле «как». Тем не менее объединение их под одной обложкой вполне оправдано общностью эпохи, совпадением мотива любви, приводящей к гибели героев, и даже тем, что в определенном смысле они взаимно дополняют друг друга.

РОМАН О ЧЕКИСТЕ, ПУСТИВШЕМ СЕБЕ ПУЛЮ

Если свой первый роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито» — международную сатирическую панораму эпохи войны и революции — Илья Эренбург продумывал пять лет и писал один месяц, то второй роман «Жизнь и гибель Николая Курбова» обдумывался один месяц и писался почти год.

Роман был задуман на сугубо современном и сугубо российском материале. Это повествование о судьбе молодого человека — непримиримого большевика и чекиста. Таким его сделала жестокая российская действительность (та самая, что иным теперешним литераторам и кинорежиссерам представляется исключительно благостной). Действительность, которую он вместе с единомышленниками решил переделать по формулам нового социального вероучения. Жизненный путь героя определялся ненавистью к пережитой с детства социальной несправедливости, и первоначальным эпиграфом к роману служила строчка эренбурговских стихов: «Молю, — о, ненависть, пребудь на страже!» В отличие от «Хуренито», роман замышлялся как психологический и вместе с тем детективный.

Начав писать «Курбова» в феврале 1922 года, Эренбург, как и многие русские прозаики, был тогда захвачен вихрем прозы Андрея Белого — ее ритмом, ее языком. Эта литературная, языковая стихия, накладываясь на сюжет первых, биографических, глав романа (этот материал автор хорошо чувствовал), должна была, как кажется, обеспечить быструю реализацию литературного замысла. Но — это был первый и единственный в долгой литературной жизни Эренбурга случай, когда роман «не пошел» и его пришлось оставить.

Эренбург занялся другими литературными планами, но о «Курбове» продолжал думать. В июне 1922 года он сообщал Марине Цветаевой: «Хочу дописать мой роман, а для него, кроме больших сил, нужно и большое равновесие — он о катастрофе, о торжестве стихии над волей». Год спустя Марина Цветаева вспоминала, как Эренбург обсуждал с ней сюжетные ходы задуманной книги: «Начата она была во время нашей горячей дружбы с Эренбургом, и он тогда героиню намеревался писать с меня (герой — сын улицы, героиня — дочка особняка)».

Когда летом 1922 года Эренбург вернулся к роману, он сменил эпиграф, не соответствовавший переакцентированному замыслу. Эпиграфов стало два: формула корней квадратного уравнения, символизирующая построение нового общества по теоретическому рецепту, и строчка популярной песенки «Цыпленки тоже хочут жить» — символ косности жизни, ее устойчивого сопротивления теоретическим схемам и радикальным перестройкам. Через судьбу героя роман должен был отразить это фатальное противоборство. Курбов хочет силой, террором навязать людям «правильный порядок вещей» (этим же безнадежным делом был занят и «главный коммунист», то есть — Ленин, в книге «Хулио Хуренито»). Мировоззрение движет поступками Курбова — он идет работать в чека. Но жизнь не укладывается в схемы и может быть только компромиссом. Смириться с этим немыслимо трудно для фанатика, верящего в безошибочность исповедуемой теории. Действие романа происходит в 1921 году, в пору перехода к нэпу. Для левых коммунистов, к которым идейно принадлежит Курбов, мучительный компромисс нэпа означал лишь временное и вынужденное отступление. Ситуация, однако, усугубляется любовью — испытываемой впервые, сильно и властно. Она опрокидывает все те же схемы жизни. Коллизия создается для Курбова неразрешимая, и он кончает с собой. Эренбург, полюбив своего героя, физически убил его, но на самом деле спас. Спас от неминуемой нравственной гибели (дальнейшая эволюция чека ни к чему иному привести не могла).