Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - [178]

— Я же вам говорю, что он сошел с ума, — шепнул начальник врачу.

Настала очередь показать всю свою виртуозность господину Франсуа Ботану. Торжественно улыбаясь и не забывая ни на одну минуту, что это прекрасная церемония, он выполнил все обряды. Он предложил Андрею чашку кофе и папиросу. Андрей отказался: нет, спасибо, ему не хочется. Андрей думал: хоть бы скорей! Но господин Франсуа Ботан растягивал наслаждение. Отрезать голову можно в три секунды, но прекрасная церемония должна длиться не менее часа. Наконец он обратился к кривому цирюльнику:

— Феликс, приступите к туалету преступника.

Феликс развязал какой-то узелок и вытащил оттуда свои орудия: гребенку, ножницы, машинку для стрижки. Хотя он был цирюльником тюрьмы Санте, но он был все же цирюльником, профессиональная галантность этого цеха являлась и его основной чертой.

Феликс, расчесывая волосы, пришептывал:

— Очень у вас, сударь, жесткие волосы. Машинка не берет. Попрошу вас нагнуть немного голову. Еще немного. Вот так. Мерси.

Андрей теперь ни о чем не думал. Отрывистые и смутные образы проходили перед ним: беседка в Царицынском парке, грохот поезда, запах мимоз, сон, Жанна. Он даже не соображал, что с ним сейчас делают. Может быть, это и есть казнь? Как Жанна смешно картавила… Милая Жанна!..

Кривой Феликс, закончив свою работу, прищурил единственный глаз: очень хорошо. Туалет преступника кончен. Но тогда из тьмы коридора вынырнул новый персонаж, до этой минуты скрывавшийся. Это был господин аббат, в сутане, с рыхлым бабьим лицом, похожим на хорошо зарумянившийся пончик. Как же мог ревнитель старой книги в шагреневом переплете не прибежать туда, где люди так явно попирали все наставления вот этой самой книги?

— Дитя мое, сейчас вы должны расстаться с жизнью. Светская власть справедливо осудила вашу плоть. Но я забочусь о вашей душе. Облегчите ей переход в иной мир покаянием и святым причастием.

В маленьком саквояже господина аббата имелись и дарохранительница и старая книга. Так вот зачем он пришел сюда! Он не был против отрезывания головы. Он только хотел, чтобы это отрезывание сопровождалось цитатами из его любимой книги. Однако это не удалось. Андрей спокойно ответил ему, как ответил он и господину Франсуа Ботану, предложившему папиросу:

— Спасибо. Но я коммунист.

Господин Франсуа Ботан скомандовал:

— Итак, все в порядке. Пора двигаться.

Андрей встал, но тотчас же он снова упал на табурет. Он упал, как мешок, грузно и тупо. С ним происходило нечто страшное. Началось это с ног, отказавшихся двигаться. Потом стало подыматься к голове. Дойдя до сердца, это вылилось в огромное волнение. Наконец, это достигло и сознания Андрея. Он понял: жить! Только жить! Еще день! Еще час! Десять минут! Чувствуя это, люди, обыкновенно, мечутся и кричат. Жюль Лебо хрипел у раскрытого окна. Андрей только упал на табурет. Он не мог двинуться. Он хочет жить! Он так молод. Это сердце ведь еще не сносилось. Оно не хочет остановиться. Оно бьется все сильнее и сильнее. Сейчас Андрей закричит, ужасно закричит. Или он кинется на стоящего рядом с ним начальника. Или он заплачет. Он будет упираться, отталкивать надзирателей, хвататься за дверь. Он не может умереть! Вы слышите — Андрей не может умереть!

Он сидел. Он не двигался. Он молчал. Все это длилось, может быть, одну или две минуты. Господин Франсуа Ботан терпеливо ждал, поглядывая только на свои золотые часы. Он учел возможность осложнений и оставил пять минут про запас.

В углу камеры стоял самый бесстрастный из зрителей, прокурор республики, господин Анри Белье. Он рано встал. Он не выспался. Он дулся на жизнь. Но сейчас ему пришла в голову удачная мысль. Он высказал ее дрожавшему по-прежнему врачу:

— Знаете что, давайте, как только это кончится, поедем в Нейи, на утренние бега. Там бывают очень занятные заезды. Раз мы так рано встали, стоит воспользоваться. Я вот прошлый раз играл, правда, не на фаворита, и выдавали…

Но врач не мог говорить о фаворитах. С ужасом поглядывая на осужденного, все еще сидевшего неподвижно, он и прокурору ответил так же, как «главному мастеру»:

— У вас… у вас чертовские нервы…

Андрей не думал. Ноги подумали за него. Ноги встали. Они встали сами собой. Андрей сделал шаг, другой. Он был уже в коридоре, в длинном и темном коридоре. Он взглянул. Вдали показался свет, яркий дневной свет. Тогда какое-то новое чувство хлынуло на него. Этот свет в конце коридора, слившись со сном, с горячим запахом цветов, со всеми смутными, но живыми воспоминаниями, наполнил его огромной радостью. Там, в конце коридора — Жанна. Это не было реальной надеждой увидать в толпе ее глаза. Это было уже за пределами разума. Может быть, они были правы, говоря, что он сумасшедший. Это было агонией души, последним ее метанием и счастьем, счастьем! Он шел прямо к Жанне.

И в тишине четвертого корпуса радостно прозвучали его шаги.

Глава 46 ТО, ЧЕГО НЕ МОГЛИ ВЫНЕСТИ ДАЖЕ ГЛАЗА ПОЛИЦЕЙСКОГО

Поезд из Кельна прибыл в Париж без десяти семь. Жанна доехала на автомобиле до угла бульвара Араго и улицы Гласьер, дальше дорога была не свободна. Запрудившая бульвар толпа принуждала автомобиль ползти, как улитка. Жанна не могла ждать. Она жила теперь минутами. Она выскочила. Расталкивая кучи зевак, она побежала. Она не знала, почему вокруг нее так много людей. Она не думала об этом. Она бежала.