Жизнь и другие смертельные номера - [8]

– Это несправедливо, Либби, – сказал он. – Нас воспитывали в убеждении, что гомосексуальность – это грех, и я решил, что у меня есть выбор. И меня тянуло к тебе.

Я поморщилась.

– В прошедшем времени.

– Я не это хотел сказать.

Меня затошнило. Нет, скорее всего он хотел сказать не это. Но возможно, он всегда представлял себе в постели нечто более мужеподобное, чем я, каждый раз, когда мы занимались сексом.

– Так значит, ты?..

– Нет, – твердо сказал он. – Я знаю, о чем ты думаешь, но все было не так.

Я не сумела выдавить из себя ответ. Оставив его в кухне, я двинулась в спальню. Странно, это была единственная комната в доме, которую мы так и не закончили отделывать: стены были такими же белыми, как когда мы только въехали, одеяло то же, что было у меня в колледже, хотя оно и было маловато для нашей двуспальной кровати. На стену Том прикнопил фотографию – мы перед церковью в день нашей свадьбы. Рядом я повесила другую – мы на выпускном вечере; как раз в тот год мы начали встречаться. На комоде – я розовощекая, выпирающая из купальника на пляже в Акапулько, снимок, который Том сделал во время медового месяца. Я испытала облегчение, покончив со свадебной суетой и начав замужнюю жизнь. Я вышла за своего лучшего друга. У нас была прекрасная квартира и любимые друзья. Том делал карьеру градостроителя, как и хотел, и вскоре у нас будет желанный ребенок, во всяком случае, мне так казалось.

Никогда я не была так полна надежд.

Мексика.

Эта мысль пронзила меня, как электрический разряд. Я тут же поняла: пора шевелиться – и как можно быстрее. Я подошла к шкафу в прихожей, достала чемодан и вернулась в спальню.

– Либби? – позвал Том из столовой.

– Не сейчас, Том! – крикнула я и начала открывать ящики и швырять в чемодан его вещи. Набив его, я отправилась в ванную и побросала поверх одежды одеколон и прочие туалетные принадлежности Тома. Потом вывезла чемодан в гостевую спальню, которую мы использовали как кабинет, и в довершение всего запихнула в него бумаги Тома, которые показались мне важными.

Он уже стоял в дверях и смотрел на меня.

– Либби, пожалуйста, прекрати!

– Без вариантов. Ты должен уйти. И не вернуться.

Год назад мы с Томом катались на лыжах на севере Мичигана. Мы наполовину съехали по бугристому голубому склону, когда я чуть не врезалась в человека, распростертого на снегу. Даже под толстыми лыжными штанами было видно, что его голень, торчащая под неестественным углом, сломана, как прутик. Я думала, что он стонет от боли, но когда нагнулась над ним, он посмотрел на меня ясными глазами, со спокойным лицом. «Я просто сломал ногу, и мне срочно нужно вниз, – сказал он, как будто говорил о погоде. – Не могли бы вы вызвать для меня спасательный патруль?»

Тогда его поведение поразило меня. Теперь я понимала, что он чувствовал. Я не сомневалась, что моя теперешняя легкая боль очень скоро превратится в адскую, но пока мои мозг и сердце находились в режиме самосохранения, и я могла сосредоточиться только на своем следующем шаге.

– Но это наша общая квартира, – сказал Том.

– Формально так, но кто заплатил за нее? – спросила я так холодно, что сама удивилась. До этого мига я ни разу не попрекнула его деньгами, хотя я потратила деньги, которые в восемнадцать лет получила по страховому полису за маму, на базовый вклад за нашу квартиру, и четыре с лишним года сама выплачивала кредит, пока Том не начал получать хоть какую-то зарплату как новоиспеченный градостроитель. Он теперь платил одну треть нашего ежемесячного счета, а я продолжала выплачивать его образовательный заем.

– Либби, ну пожалуйста. Я же говорил тебе, что хочу все уладить.

– Том, – сказала я, уперев руки в бока, – это невозможно. Неважно, что ты говоришь или делаешь, то, что ты мне сказал, навсегда останется со мной. Этого не исправишь. И в глубине души ты знал об этом, когда говорил мне. – Я попыталась передразнить фразу, сказанную им мне вчера, но вышло как-то невесело. – У меня нет ни времени, ни сил улаживать это с тобой вместе. Сейчас это, может быть, звучит бессмысленно, но позже ты поймешь. Если у тебя остались вопросы, советую обсудить их с психотерапевтом или адвокатом по бракоразводным делам, – сказала я и сунула ему чемодан.

– Ох, Либби, – произнес он. На его глазах появились слезы.

Я давно не видела, чтобы Том проливал слезы, и вид у него был такой безутешный, что первым моим побуждением было раскрыть объятия и прижать его к груди. Тут же перед глазами развернулась сцена: я говорю ему слова утешения, вытираю ему слезы, он смотрит на меня сначала оценивающе, потом в его взгляде появляется желание. Мы мило, нежно занимаемся любовью на кровати, а может быть, даже на полу, и я даже не буду против, если он кончит раньше меня. Потом он пошутит, что надо бы ему чаще лить слезы, мы вместе посмеемся, потом я поцелую своего славного, чувствительного супруга и скажу, что люблю его, как рот любит пиццу, что всегда вызывало у него улыбку.

От этого самой впору было заплакать.

Но нет, нечего циклиться на том, чего уже никогда в жизни не будет.

– Только не здесь, пожалуйста, – сказала я и вытолкала уже по-настоящему плачущего Тома во входную дверь.