Жизнь Греции. История цивилизации - [9]
Самой затруднительной проблемой является для нас язык критян. Пользуясь после дорийского вторжения греческим алфавитом, они применяют его для языка, совершенно отличного от того, который известен нам как греческий, и с фонетической точки зрения более близкого египетскому, кипрскому, хеттскому и анатолийским диалектам. В самую раннюю эпоху они довольствуются иероглификой; около 1800 г. до н. э. количество иероглифов сокращается и возникает линейное письмо, состоящее приблизительно из девяноста слоговых знаков; два века спустя на Крите получает развитие другое письмо, знаки которого нередко походят на буквы финикийского алфавита; возможно, именно отсюда, а также из египетского и семитского письма финикийцы заимствуют буквы, которые благодаря им распространятся по всему Средиземноморью, чтобы стать неприметным, вездесущим орудием западной цивилизации. Даже заурядный критянин сочиняет стихи, иногда оставляя следы своего минутного вдохновения на стенах Агии Триады. В Фесте мы обнаруживаем род доисторического книгопечатания: иероглифы большого диска, выкопанного здесь в среднеминойском (III) слое, нанесены на глину при помощи особых для каждой пиктограммы печатей; наше замешательство еще более усиливает тот факт, что эти знаки имеют, по-видимому, не критское, а чужеземное происхождение; возможно, диск был привезен с Востока[32].
Глиняные таблички, на которых пишет критянин, быть может, в один прекрасный день поведают о его научных свершениях. Он был знаком с начатками астрономии, потому что славился как мореплаватель, а традиция передала дорийскому Криту древний минойский календарь. Египтяне признают, что обязаны ему некоторыми медицинскими рецептами, а греки заимствуют у него (как подсказывают сами слова) такие ароматические и лечебные травы, как мята (mintha), полынь (apsinthon) и чудо-зелье (daukos), славившееся как лекарство от тучности, нимало не мешающее обжорству[33]. Однако не будем впадать в ошибку, принимая наши догадки за историю.
Хотя критская литература остается для нас закрытой книгой, мы можем, по крайней мере, созерцать развалины критских театров. В Фесте около 2000 г. до н. э. критянин строит десять рядов каменных сидений, которые метров на двадцать пять протянулись вдоль стены, возвышающейся над вымощенным каменными плитами двором; в Кноссе он возводит — и опять в камне — восемнадцать десятиметровых рядов и еще шесть рядов, которые примыкают к первым под прямым углом и протянулись на пятнадцать метров. Эти дворцовые театры на четыреста или пятьсот зрителей являются древнейшими из известных нам: они на пятнадцать веков древнее Театра Диониса. Мы не знаем, что происходило на этих сценах; фрески показывают зрителей, которые смотрят представление, но что они там видят, нам неведомо. Возможно, речь идет о некоем синтезе музыки и танца. Рисунок из Кносса запечатлел группу аристократок в оливковой роще; в окружении своих кавалеров они взирают на одетых в пестрые юбки танцовщиц; на одной из картин изображена «Танцовщица» с разметавшимися косами и распростертыми руками; на других мы видим деревенские народные пляски или неистовый танец жрецов, жриц и верующих перед кумиром или священным деревом. Гомер описывает «помост для пляски, устроенный некогда в широком Кноссе Дедалом для прекрасноволосой Ариадны; здесь сплетаются руками в танце юноши и прелестные девы и божественный певец задает такт, вторя лире»[34]. Семиструнная лира, приписывавшаяся греками изобретательности Терпандра, изображена на саркофаге в Агии Триаде за тысячу лет до его рождения. Здесь же — двойная флейта с двумя трубками, восемью отверстиями и четырнадцатью нотами, точь-в-точь как в античной Греции. Вырезанная на гемме женщина дует в трубу, изготовленную из огромной раковины, а на вазе мы находим изображение систра, задающего ритм стопам танцоров.
Те же юношеская свежесть и беспечная грация, что одушевляют танцы и игры Крита, свойственны его прикладному искусству. Если не принимать во внимание архитектуру, критянин не оставил памятников, отмеченных тяжеловесным величием или возвышенным стилем; словно японец эпохи самураев, он находит удовольствие скорее в утонченности более скромных и интимных искусств, в украшении предметов повседневного обихода, в терпеливом усовершенствовании небольших вещиц. Как и в каждой аристократической цивилизации, он принимает условности, касающиеся формы и темы творчества, чуждается сумасбродных новшеств и учится быть свободным, вопреки стесняющим его рамкам сдержанности и вкуса. Он превосходный гончар, гравировщик, резчик гемм и рельефов, ибо именно, здесь его микроскопические уменья находят широкую возможность для самовыражения. Он отлично работает по серебру и золоту, вставляет в оправу все драгоценные камни и производит самые разнообразные украшения. На печатях, которые вырезаются им, чтобы служить официальными сигнатурами, торговыми марками или деловыми формами, жизнь и пейзажи Крита запечатлены столь тонко и детально, что по ним одним мы могли бы составить представление о цивилизации острова. Он выковывает из бронзы тазы, кувшины, кинжалы и мечи, украшенные животными и растительными орнаментами, инкрустированные золотом и серебром, слоновой костью и редкими камнями. В Гурнии — несмотря на грабителей тридцати столетий — уцелела серебряная чаша, произведение совершенного мастерства; то здесь, то там археологи находят ритоны, или винные кубки из рога, вырастающие из головы человека или животного, которые, кажется, еще и сегодня сохранили дыхание жизни.
