Жизнь Греции. История цивилизации - [235]
Исократу было недостаточно воспитывать великих людей, он и сам желал играть некоторую роль в событиях своего времени. Неспособный ни к ораторской, ни к политической деятельности, он стал памфлетистом. Он обращался с пространными речами к афинскому народу, к таким монархам, как Филипп, или к грекам, собравшимся на общеэллинские игры; вместо того чтобы произносить эти речи с трибуны, он их публиковал, тем самым непроизвольно открыв литературный жанр эссе. Сохранилось двадцать девять его сочинений, относящихся к числу наиболее любопытных памятников греческой древности. В своем первом выступлении — «Панегирике»[1760] — он затронул тему своего старого учителя Горгия, всего более его занимавшую: он призывал греческие города забыть о своих мелких суверенитетах и сплотиться в одно государство. Исократ гордился Афинами: «Наш город настолько далеко превзошел остальное человечество, что его ученики стали учителями всего мира». Но еще больше он гордился Грецией; для него, как и для эллинистической эпохи, сущность эллинства состояла не в принадлежности к расе, но в причастности к культуре, прекраснейшей из когда-либо созданных людьми[1761]. Но эта культура повсюду была окружена «варварами»: в Италии, на Сицилии, в Африке, в Азии, в регионе, который мы сегодня называем Балканами. Он с печалью взирал на усиление варваров, на упрочение персидского владычества над Ионией, в то время как греческие государства истощали свою мощь в братоубийственной войне.
«Род человеческий осаждает множество бед, и к тем бедам, на которые нас обрекла природа, мы изобрели еще больше новых, породив междоусобные войны и распри… Никто еще не возвысил свой голос против них, и народы не стыдятся оплакивать несчастья, выдуманные поэтами, самодовольно взирая при этом на настоящие страдания — море ужасных страданий, вызванных состоянием войны; и они так далеки от чувства сострадания, что горю других радуются больше, чем собственному благополучию»[1762].
Если греки должны воевать, то кто их подлинный враг? Почему не загнать персов обратно на плоскогорье, откуда они пришли? Он предрекал, что небольшой отряд греков победит полчища персов[1763]. Эта священная война может в конечном счете способствовать единению Греции; предстоит выбирать между греческим единством и триумфом варварства.
Через два года после обнародования этого воззвания (378), претворяя теорию в практику, Исократ объехал Эгеиду вместе со своим бывшим учеником Тимофеем и помог сформулировать устав второго Афинского союза. Появление и угасание этой новой надежды на единство стало еще одним разочарованием его долгой жизни. В смелом и энергичном памфлете «О мире» он порицал Афины за то, что они снова превратили союз в империю, и призывал свой город заключить мирный договор, который оградил бы все греческие государства от афинских притязаний. «То, что мы называем империей, в действительности является бедствием, ибо по самой своей природе империя развращает всех имеющих с нею дело»[1764]. Империализм, утверждал он, сокрушил демократию, научив афинян жить за счет дани с других государств; лишившись дани, они желают теперь жить за счет государственных подачек и возводят на высшие должности лиц, дающих им самые щедрые обещания.
«Всякий раз, когда вы размышляете о делах государства, вы упрямо не доверяете самым рассудительным, превознося вместо них самых испорченных из выступающих перед вами ораторов; трезвым вы предпочитаете пьяных, мудрецам — невежд, лицам, исполняющим общественные повинности за свой счет, — тех, кто разбазаривает деньги государства[1765].
В своей следующей речи — «Ареопагитике» — он отзывался о демократии более мягко. «Сидя в своих лавках, мы порицаем настоящий порядок, — гласит нестареющий отрывок, — но сознаем, что даже дурно устроенные демократии повинны в меньших бедах, чем олигархии»[1766]. Разве Спарта не выказала себя еще худшей хозяйкой Греции, чем были Афины? «Разве после безумств Тридцати все мы не стали еще большими поборниками демократии, чем те, кто занял Филу?»[1767][1768]. Но Афины погубили себя, доведя принципы свободы и равенства до абсурда, «воспитав граждан на такой лад, что демократией те сочли дерзость, свободой — беззаконие, равенством — бесстыдство речи, блаженством — безнаказанное утоление всех своих желаний»
