Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - [77]

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. У нас интереснейший разговор вышел о главах государств. Мы оба согласились с тем, что испытываем почти неудержимую, пагубную тягу к президентам. И признались друг другу, что частенько размышляем о них. Но мы оба так считаем: «А что в том плохого?» Видите ли… У меня бывали длительные периоды своего рода влюбленности, что ли (интеллектуальной, конечно), в президентов. Я размышлял о Трумэне. Размышлял, грезил, если хотите, о Джоне Кеннеди. Я говорю о хороших президентах. Пожалуй, я причислил бы к таковым и Эйзенхауэра: он, на мой взгляд, как президент-республиканец причинил меньше всего зла. Позже я признал, что меня неудержимо притягивают могущественные политические лидеры, и, как вы знаете, одним из объектов притяжения для меня был Билл Клинтон. И мы сказали друг другу, что есть какая-то метафизика в нашем очаровании могущественными властителями, потому что в его случае эти люди, которые не ведают пощады, прокладывая себе путь на вершину по головам, в громадной степени определяют судьбы других. В этом заключается центральный аспект жизни народа. Человек — ну, скажем, такой, как Кастро, да как многие латиноамериканские лидеры, как президенты Мексики, стран Центральной Америки, — вершит судьбы целой страны. Почему, собственно, он и относится к категории людей, вызывающих законное восхищение писателей.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. В 1994-м, например, он кипел энтузиазмом и уже собирался вернуться в Колумбию. Это было при правлении Сесара Гавирии[124]. Он даже согласился войти в состав некоего органа, называвшегося «Комиссией академистов», — это группа интеллектуалов и ученых, работающих по поручению властей по таким направлениям, как образование, наука и развитие. Но он также обдумывал идею учредить фонд [журналистики] и встречу с нами. У него как раз тогда выходила в свет повесть «О любви и прочих бесах». И в тот год он познакомился с Клинтоном на острове Мартас-Винъярд, где находился вместе с Фуэнтесом и Стайронами. Он даже подумывал построить себе дом в Картахене и решил купить жилье в Барранкилье, чтобы у него и там была квартира. И купил — в здании, спроектированном его крестницей Катей Гонсалес Риполл. Скажем так, в тот период он готовился к возвращению в страну; 1994-й — ключевой для него год.

РОУЗ СТАЙРОН. Тема возникала, и не раз. Не помню, может, в Нью-Йорке, а может, по телефону или через Карлоса [Фуэнтеса], но мы подолгу обсуждали возможность его приезда на Мартас-Винъярд, и все потому, что Клинтон каждое лето туда приезжал, вы же знаете. Наверное, в один из тех разов это было, или сам Карлос предложил Габо: «Почему бы тебе не запланировать свою поездку туда на то время, когда там будет Клинтон, чтобы мы все вместе встретились?»

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Одно очевидно: к тому времени, когда в 1994 году он побывал у нас на ужине, он уже мог свободно въезжать в страну. Закон об иммиграции отменили.

РОУЗ СТАЙРОН. Карлос каждый год приезжает и бывает у нас. Мы и Габо приглашали, и в тот год — должно быть, это был 1994-й — он в первый раз к нам приехал. На самом деле он остановился в гостинице поблизости, там ночевал, а все дни проводил с нами.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Знаете, Карлос — один из моих старейших и самых близких друзей, и при встрече весной в Нью-Йорке я ему сказал, что Клинтон уже включил в свой график поездку на Винъярд и точно собирается летом приехать. А Карлоса, как большинство латиноамериканцев и вообще многих людей в мире, возмущали американские санкции против Кубы. Габо хотел встретиться с Клинтоном, и Карлос — тоже. Я подумал: могло бы получиться интересно и продуктивно, если бы они вдвоем встретились с Клинтоном и дружно насели бы на него по поводу кубинского эмбарго. Они считали, что Клинтон не откажет им во встрече, ведь раньше тот уже называл себя большим поклонником «Ста лет одиночества». Более того, его дочь Челси незадолго до этого тоже прочитала роман, и он ей страшно понравился. Вот я и сказал Карлосу, что мы сможем провернуть все дело летом и Клинтон, раз обещал, будет у нас в гостях. И добавил: почему бы нам и Габо не позвать на остров? Мероприятие состоялось в 1994 году, в августе, в самом его конце. Мы решили устроить небольшой обед. Габо приехал. Обед у нас дома намечался для очень узкого круга — только Клинтоны, Вернон Джордан с женой, экс-министр иностранных дел Мексики Сепульведа, тоже с женой, потом мой друг Билл Люэрс с женой. Билл Люэрс был послом США в Венесуэле и Чехословакии. Так что компания собиралась небольшая. Ах да, забыл упомянуть крестницу Габо Патрисию Сепеда и ее мужа Джона. Она вышла за Джона О’Лири, он в недавнем прошлом был послом США в Чили. Видный юрист из Портленда. Во всяком случае, они на обеде присутствовали. Патрисия должна была переводить. Вы же знаете Габо… Его английский, в принципе, вполне неплох — нет, правда, да только, я думаю, он не желал его демонстрировать по причине несовершенства. На всех наших встречах с Габо мы всегда общаемся на английском — я слишком плохо знаю испанский для того, чтобы хоть как-то изъясняться. Но, как и большинство людей, не в полной мере владеющих иностранным языком, он предпочитает говорить на родном. Ну, а Патрисия — переводчик очень способный, и мы усадили ее за стол с Габо и Клинтоном. Я сидел на другом конце стола с Хиллари и, хотя и не особо прислушивался, могу сказать: Габо с Карлосом старательно втягивали его в разговор о кубинском эмбарго. В то время они оба близко к сердцу принимали эмбарго против Кубы. Полагаю, это было одной из причин, по которой они так хотели с Клинтоном увидеться. Но что любопытно — мы с Биллом Люэрсом потом пытались реконструировать их беседу, тем более что он сидел к ним ближе, чем я, и лучше слышал, — я готов утверждать, да и Билл это подтверждает: Клинтон уклонялся от разговора на кубинскую тему. Думается, одной из причин было то, что он уже все для себя решил насчет Кубы и не желал уступать напору, пусть даже со стороны людей, которыми восхищался, — таких, как Габо. Так вот, Билл Люэрс заметил, как взгляд Клинтона затуманился, выражая, мне кажется, нежелание развивать скользкую тему, и он — истый дипломат, хотя и бывший — довольно твердо и отчетливо дал понять, что пора бы переключиться с кубинской политики на литературные материи; проделал он это совершенно восхитительно… Перелом наступил, когда кто-то — не вспомню уже кто, может, тот же Билл Люэрс или сам Клинтон, — меняя тему, попросил всех назвать их любимые произведения; в этот момент глаза Клинтона зажглись неподдельным удовольствием, и мы насладились неким подобием салонной литературной игры. То есть, как только мы отошли от политики, все с радостью включились в игру и заговорили о своих любимых литературных произведениях. Что ж, по всей видимости, им никак не удалось бы хоть на шаг продвинуться в кубинском вопросе.