Жизнь для Венгрии. Адмирал Миклош Хорти. Мемуары. 1920—1944 - [96]

Я не видел большой пользы в поездке в Клессхайм, но не мог не признать убедительности аргументов в ее пользу. Решающим фактором в принятии мной решения встретиться с Гитлером была мысль о том, что в личном разговоре я могу настоять на возвращении венгерских войск, размещенных ныне за границей[89]. Я отправился в Клессхайм 17 марта 1944 г. в сопровождении Гици, Чатаи и Сомбатхейи.

17 марта выпадало на пятницу, а есть старое морское поверье, что никогда не следует отправляться в путь в этот день. Действительно, во время службы на море я никогда так не поступал; я всегда ожидал, когда склянки пробьют восемь ударов, оповещая о наступлении нового дня. 17 марта я не последовал своей старой привычке; я отправился с тяжелым чувством, которое вскоре оправдалось. Подробности могли улетучиться из памяти, но я отчетливо помню, как дважды я опускал револьвер в свой карман и дважды вынимал его, прежде чем выйти из вагона. Я знал, что меня не будут обыскивать, как это было принято в отношении генералов Гитлера. Но право вынесения справедливого приговора должно быть предоставлено высшему суду. Я не взял с собой револьвер.

Пока события шли своим чередом. Когда наш поезд субботним утром подъезжал к станции, Гитлер, Риббентроп, Кейтель и другие уже ожидали нас. Мне показалось, что Гитлер ссутулился еще больше и выглядел гораздо старше, чем когда я видел его в последний раз. Когда мы подъехали к дворцу Клессхайм, принадлежавшему некогда эрцгерцогу Людвигу-Виктору, брату последнего императора, я спросил Гитлера, не желает ли он, чтобы на встрече присутствовали наш министр иностранных дел и генералы, он ответил отказом.

Мы сразу же прошли в его кабинет. Нас сопровождал переводчик Гитлера Пауль Шмидт. Я не имел ничего против господина Шмидта, умного и добропорядочного человека, которому мы обязаны тем, что сохранились его записи, описывающие трагические события во время моего пребывания в Клессхайме. Меня никто не сопровождал, надобности в переводчике между мной и Гитлером не было, и я попросил его уйти. Позднее я пожалел об этом, так как не было свидетеля нашей беседы.

Чувствовалось, что Гитлеру было нелегко начать разговор. Вместо того чтобы обсудить возвращение наших войск, он заявил об итальянском «предательстве», которое поставило Германию в тяжелое положение. Поскольку Венгрия также, согласно полученной им информации, задумывается об изменении положения на фронте, он чувствует себя обязанным принять меры предосторожности, чтобы не оказаться застигнутым врасплох во второй раз.

После моей просьбы привести «доказательства» он повторил свое обвинение против премьер-министра Каллаи и наших представительств в нейтральных странах; я резко ответил, что венгры никогда не были предателями. «Без моего на то согласия не может быть никакого изменения линии фронта, о чем вы только что сказали, – заявил я. – Если вдруг события потребуют моего вмешательства, чтобы обеспечить нашу безопасность, и мне придется просить противника о перемирии, я уверяю вас в следующем. Открыто и честно я извещу немецкое правительство о проведении подобных переговоров заранее. В любом случае мы никогда не поднимем первыми оружия против наших немецких товарищей».

Разговор все продолжался, и мы оба начали горячиться. «Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о „предупредительных мерах“, – сказал я Гитлеру. – Если это означает принятие военных мер, или, говоря другими словами, речь идет об оккупации независимого и суверенного государства, которое пошло на жертвы ради интересов Германии, то это будет вопиющим преступлением. Я только могу предостеречь вас от подобного опрометчивого шага, который вызовет всеобщую ненависть к вашему режиму».

Из его истеричных ответов я понял, что никакое здравое обсуждение сложившейся ситуации невозможно. Я прервал его, резко заявив: «Если все уже решено заранее, нет смысла продолжать дальше эту дискуссию. Я ухожу». Сказав это, я быстро направился к двери. Гитлер ринулся за мной.

Я вызвал своих соотечественников и рассказал им обо всем, что произошло. Мы решили покинуть Клессхайм сразу же и попросили барона Дёрнберга, распорядителя церемоний, подготовить к отправке наш поезд. Теперь я знаю то, о чем не знал тогда: «предупредительные меры» Гитлера уже были задействованы и был отдан приказ в случае моего «сопротивления» арестовать меня в Вене на обратном пути домой.

Немедленной реакцией Гитлера было, однако, желание предотвратить наш отъезд. Видимо, ему посоветовало сделать это его окружение. Внезапно раздался сигнал воздушной тревоги. Дворец скрылся за дымовой завесой, и нам сообщили, что сброшенные противником бомбы повредили телефонную связь. Вместе с этим сообщением я получил приглашение от Гитлера отужинать с ним и продолжить наши переговоры вечером. В надежде, что он изменит свое отношение, я дал согласие. Атмосферу за ужином никак нельзя было назвать сердечной. Гитлер нервно ковырял вилкой свою вегетарианскую еду, а я не был расположен вести разговоры; то же настроение, видимо, было и у остальных восьмерых приглашенных, сидевших за овальным столом в красивой обеденной зале.