Жизнь Большой Реки - [65]

В среднем и нижнем течении Параны я не раз проплывал мимо останков затонувших кораблей. Лишь иногда, как предупредительные буи, высовывали из воды жалко выглядевшие верхушки мачт. Говорят, большинство катастроф здесь — это результат налетов памперо.

ЦИВИЛИЗОВАННАЯ РЕКА

НЕЛЕГКА ВСТРЕЧА С ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ. — В ПОРТУ РОСАРИО РАЗВЕВАЮТСЯ ФЛАГИ ВСЕХ СТРАН МИРА. — ПОЛЬСКИЙ ФЛАГ И ОДНО ПОЛЬСКОЕ СЛОВО. — ГРЯЗЕВАЯ ВАННА НОЧЬЮ В ВИЛЬЯ КОНСТИТУСЬОН. — АНГЛИЙСКИЙ «ФРАХТОВИК» НЕ ЗАМЕЧАЕТ МОЕГО «ТРАМПА»

Контрасты, резкие перемены ситуации, постоянная смена обстановки могут быть приятными или докучливыми. Но это всегда интересно. Кто-то сказал, что эт — у а к щепотка перца, как острая приправа, придающая вкус скучной обыденности. Свое плавание в одиночку по Большой Реке я не назвал бы ни однообразным, ни тем более скучным; одиночество — неплохое блюдо, оно дает пищу для раздумий. Мало того, оживляет воспоминания, не связанные вроде бы с современностью.

Подплывая к большому городу Росарио, я вспомнил случившееся со мной много лет назад приключение. Это был своего рода прыжок из одной действительности в другую, резко отличную. Я должен был лететь на скоростном самолете из Каира через экватор в Найроби. Самолет вылетал поздним вечером. Поэтому я принял приглашение друзей на прощальный ужин. Он состоялся в роскошном ресторане на одной из главных улиц Каира. Разговаривать там было трудно, приходилось перекрикивать какофонию джазового оркестра, едва заглушавшего шум большого города. Прямо из ресторана меня отвезли на аэродром. Ночной вылет, одна посадка в Хартуме, двадцать часов полета — и Найроби, столица Кении. На тамошнем аэродроме меня встречал знакомый. На автомобиле мы поехали к нему ужинать.

Его маленький домик, бунгало, стоял совсем рядом с городской чертой этой африканской столицы. Но уже в буше. Тишина. Абсолютная тишина. Только через задернутые тонкими противомоскитными сетками окна доносится тихий звон цикад, ‘Желтоватый свет керосиновой лампы, на стенах охотничьи трофеи, на стойке — шеренга двустволок и штуцеров. Черный мальчуган, босой, в длинной белой, перетянутой красным поясом рубахе и в смешной шапочке на макушке, разносит кружки с пивом. И вдруг за окном… зевок. Какой-то ленивый, сдавленный, похожий на булькающий вздох. Один, другой…

Черный мальчуган не столько побледнел, сколько посерел. На подносе в дрожащих руках зазвякали кружки. Он испуганно посмотрел на хозяина и выдавил ломающимся голосом:

— Эфенди! Симба за окном…

Но мой знакомый даже не шевельнулся в кресле. От зевающего и мурлыкающего льва нас отделяла тонкая противомоскитная сотка, от темноты буша — световой круг лампы. Симба, называемый царем зверей, пришел с визитом. Мне спокойно объяснили, что это не впервые, что это обычное явление. Утром я разглядывал на дорожке внушительные следы лап.

Прошло всего двадцать четыре часа. Вчера — изысканный ужин в центре большой метрополии, сегодня — рыкающий лев за окном. Это, действительно, контраст.

Но сейчас ситуация противоположная. Сейчас я, подплывая к Росарио прямо из дикого «буша», вступаю в непосредственный контакт с цивилизацией. И здесь тоже контраст резкий. Такой резкий, что прямо ошеломляет. Позади у меня два месяца жизни, как говорится, на лоне природы. Под конец — длительный период одиночества. Еще вчера вечером, измученный кровожадными москитами, я решился в конце концов поставить палатку и развел дымящий костер. На юго-востоке светилось зарево над далеким городом, но вокруг были темнота и тишина. Только из зарослей слышались знакомые привычные звуки. Ныть может, я устроил бивак вблизи логовища капибары, может, кабаны шли на водопой. А сегодня — Росарио. Это не только второй по величине город Аргентины с более чем полумиллионным населением, промышленный центр и железнодорожный узел. Он представляет и богатые земледельческие и скотоводческие провинции. Из Росарио плывут по всему миру продукты, полученные на этих территориях: пшеница и кукуруза, мороженое мясо и консервы, шерсть и шкуры. Плывут, потому что Росарио — порт. Речной порт, расположенный в глубине материка, но считающийся одним из крупнейших в мире. Несмотря на то что до Росарио водный путь по Ла Плате, а потом по рукавам Параны длиннее, чем по Висле из Варшавы до Гданьска, к новеньким причалам этого порта плывут и швартуются суда дальнего плавания, океанские гиганты, «фрах товпкп» водоизмещением до десяти тысяч тонн. Благодаря всему этому в Росарио чувствуется «запах моря». Кое в чем он конкурирует с портом метрополии, с Буэнос-Айресом. Во всяком случае он ликвидировал портовую монополию столицы[53].

Сейчас «для разнообразия» правый берег Параны выше левого. Я плыву вдоль главного стрежня, по одному из рукавов Большой Реки. Росарио раскинулся на его правом берегу. Напротив города тянется огромный остров, а за ним — второй и третий рукава. Меня песет ленивое течение, я помогаю ему веслом. По левому борту еще долго будет проплывать берег, принадлежащий провинции Энтре-Риос, аргентинской Месопотамии. Справа по-прежнему движутся картины ландшафтов провинции Санта-Фе. Ее столицу я миновал очень давно, а лежащий сейчас передо мной Росарио — это всего-навсего «провинциальный город», пусть он и в шесть раз больше столицы провинции.