— Не догадались раньше травы нарвать, — озабоченно сказал Кондрат, — подстелили бы.
— Хлебца хочется, — отозвался Сема.
— Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.
— Как попросим?
— Ну, скажем, что работать в колхозе будем… на трудодни.
— И молока.
— Может, и молока добудем, и спички.
Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоявшей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат положил под голову Семе, другой обнял его. Сема поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: „А хорошо, что я взял его”. И еще: „А хорошо иметь брата”.
Он лежал на краю, головой к окну. В треугольник отбитого стекла он видел небо с первыми звездочками. Звездочки были далекие и маленькие. Потом небо стало совсем черным, а звезды покрупнели и опустились вниз. Как их много! Даже если до миллиона считать — не сосчитаешь. И ясные, как пуговицы на новенькой школьной форме… А форму он так ни разу и не надел, только примерил… Прошлый год в костюмчике пробегал. А мачеха сказала: „Надо форму”. Сама и купила, отец еще не знает. И радовалась-то как, точно себе обновку справила. Кондрат улыбнулся в темноте. Вообще она чудная: то придет с фермы веселая, хохочет, то бегает, кричит на них, словно и Семка ей неродной. А отец приедет — повиснет ему на шею, как девчонка, и ни на шаг не отходит. Все кормит его, как будто он с голодного поля приехал. Отец смеется: „Хватит, не могу я”. А она кричит: „Ешь, а то за ворот вылью. Смотри, какой худущий стал”. Интересно, что она сейчас делает?
Кондрат представил маленькую черноглазую женщину у окна. Сидит небось и вглядывается в темень, не появятся ли они. А может, по хатам бегает, стучит: „Не у вас мои дети?” Она всегда так их зовет. Или голосит, думает, утонули в Ярице…
Кондрат затеребил Сему:
— Сем, Сем!
Сема глубоко вздохнул и опять засопел. Кондрат поднялся, посадил брата и начал трясти его.
— Сем, да проснись же. Сем, домой пойдем.
Сема проснулся и захныкал:
— Ну чего…
— Не реви, домой пойдем. Хлеба с молоком поедим, на кровать под одеяло ляжем.
— Вместе? — оживившись, спросил Сема.
— Вместе. Вставай.
Братья вышли за порог и испуганно отпрянули. Что-то огромное, чему не было названия, неслось на них с высоты. Сейчас схватит и понесет к грозному тысячеглазому небу… Вот оно крылато взмахнуло и… выпрямилось.
— Это дерево, не бойся, — не узнавая своего голоса, сказал Кондрат. — От ветра оно.
— Боюся…
— Мы бегом, прямо, направо, а там поле и дом.
— Ни, страшно, — отступил в сторожку Сема.
— Ну ладно, обождем утра, — легко согласился Кондрат.
Они сели на лавку и стали ждать утра. Сема поерзал, встал на колени и уткнулся в окно.
— Осторожно, стекло треснет.
— Как в чулане? — спросил Сема.
— Так это ты разбил? — догадался Кондрат.
— Я. Только я не бил. Я паука раздавил, а оно и треснуло.
— А что же ты матери не сказал?
— У-у, какой умный. А если мамка лупцовки обещала задать, кто разбил?
— И ты на меня свалил? — возмутился Кондрат.
— Ни-и, запротестовал Сема, я не свалил. Мамка спросила: „Ты разбил?” Я сказал: „Не я”. Тогда мамка говорит: „Значит. Кондрат, больше некому”. И велела тебя звать.
Кондрат помолчал.
— И тебе не жалко было, если б мне ни за что попало?
— А тебя же ни разу не драли — интересно.
— Хорош гусь! — сказал Кондрат и засмеялся.
Небо за окном быстро светлело, таяли и пропадали звезды, и молочный туман густо покрыл травы.
— Пошли.
Они вышли, посмотрели на высокое, совсем не страшное дерево прямо перед сторожкой.
— Сыро как, — зябко поежился Сема.
— Ничего. Мамка моя говорила, по росе полезно бегать, когда чахотка, особенно по утрам… Только сама вот…
Сема оглянулся на Кондрата и взял его за руку своей горячей шершавой рукой.
Шли торопливо, то и дело принимались бежать. Вот уже и выселки. Привязанная за рога к плетню, чтоб не убежала, стояла корова.
Корова увидела мальчиков, влажно потянула носом и, задрав голову, позвала:
— Му-уу.
— Думает, пастушата, — сказал Кондрат и вспомнил: „Мамке-то на ферму надо”. И они опять побежали. Парусом надувались и хлопали рубашки.
За столом, сжав ладонями виски, сидела женщина. Услыхав, что кто-то вошел, она вскочила и тут же бессильно опустилась опять: у порога стояли мальчишки, и оба исподлобья — один с любопытством, другой виновато — смотрели на нее.
— Что же вы со мной делаете? — устало сказала женщина. — Где вы пропадали?
Кондрат опустил голову.
— Уйти я от вас надумал.
— Уйти-и? Зачем? — вскинулась мачеха.
Кондрат снял со стены висевший на гвозде старый отцовский ремень и протянул мачехе.
— Стекло я в чулане разбил.
Мачеха схватила ремень и швырнула его в угол.
— Да ты что? Семка это разбил!
— Нет, я.
— Я же знаю, что Семка, и тебя звала пристыдить его, чтоб не врал. Ведь ты, негодный, разбил? — спросила она Семку.
— Конечно, я, — доверчиво подтвердил тот.
Мачеха пристально посмотрела на Кондрата.
— Что же ты на себя говоришь?
Кондрат потупился.
— Мал он еще, бить-то…
Мачеха засмеялась, всхлипнула и обхватила его гибкими, сильными руками…
— Ах ты, глупый ты мой, — совсем как мама сказала она и прижала его голову к себе. Туда, где горячо и быстро толкалось ее сердце.
