Живые зомби - [77]

В наручниках и намордниках не так уж дискомфортно: фиксаторы нейлоновые, а намордники мягкие и пахнут как салон нового автомобиля. Хуже всего было то, что снаружи нас ждали репортеры с камерами. Какой конфуз! Вот где стало неудобно.

Зато Заку и Люку удалось убежать. По крайней мере мы на это надеемся. Когда подоспел окружной полицейский спецназ, их уже не было. Выстрелов и звуков преследования тоже никто не слышал. Наверное, близнецы отсидятся в горах, пока все не утихнет. Может, их приютит Йен. Впрочем он скорее всего захочет дистанцироваться от нас. И немудрено. Он столько делал, столько усилий прикладывал, чтобы страна узнала о нашем бедственном положении, а нам потребовалось меньше часа, чтобы угробить все достигнутое в борьбе за гражданские права.

Рано или поздно нечто похожее обязано было случиться. Мы должны были отомстить. Или просто насладиться человеческим мясом. Мы едим живых. Это наш естественный рацион питания. А если в течение какого-то времени подавлять естественное начало, оно все равно потребует к себе внимания. И чем больше вы едите, тем чаще ощущаете голод.

С тех пор, как толпа полицейских, заместителей шерифа и офицеров службы защиты животных схватила нас, связала, вывела из общежития и посадила в фургон, мы много не разговаривали. И особо не сопротивлялись. Убийство и поедание живых отнимает много сил, после этого неплохо бы расслабиться на диване с хорошей книгой и чашкой мятного чая — улучшает пищеварение.

Но по большей части никто ничего не говорит, потому что и сказать-то нечего. Мы все знали, к чему приведут наши действия. Мы все знали, чем это обернется.

Некоторые преступления общество не станет терпеть, даже если их совершают знаменитости. Например, магазинные кражи в Беверли-Хиллз. Или совращение малолетних. Или бойню на новогодней вечеринке в студенческом общежитии.

За такое не сажают в чудесную клетку по соседству с Пиратом или Барсиком. В приличные тюрьмы для зомби тоже путь закрыт. Нас отдадут властям округа, в лабораторию, донорский центр, к доктору Франкенштейну или в колледж кадавров — можете выбрать любой эвфемизм, который вам по душе.

Двое из нас скорее всего пойдут на органы или краш-тесты. Головы одного или двоих пожертвуют на обучение будущих мировых светил пластической хирургии. И как минимум один проведет остатки дней на привязи где-нибудь на краю света, постепенно разлагаясь и содействуя развитию судебной медицины.

В конечном счете все сводится к одному: нас уничтожат.

— Что ж, — нарушает тишину Карл, голос его приглушен намордником, — не знаю, как остальные, а я считаю, оно того стоило.

Том согласно мычит. Хелен и Наоми кивают. Хоть на душе и не радостно, есть определенное чувство удовлетворения, исполненного долга.

Среди оставшихся четверых друзей я вспоминаю сон о том, как мы все вместе ехали в лимузине. Только сейчас мы в фургоне для отлова животных.

И нет Джерри и Риты.

А Карл не жарит барбекю.

Зато он готовил на вечеринке, так что все сходится.

Как бы я хотел, чтобы Рита и Джерри были здесь и чувствовали то же самое. Согласен, если бы Риту и Джерри не загубили, все вряд ли сложилось бы именно так… Просто их очень не хватает. Не хватает части нас. И для меня эта часть значит больше, чем для всех остальных.

Закрываю глаза и думаю о Рите.

Вспоминаю ее прикосновения, ее смех, ее неиссякаемый оптимизм.

Вспоминаю, как она брала меня за руку под дождем, как мы гуляли по Соквел-виллидж, как ели при свечах мамины ребрышки.

Вспоминаю обо всем этом и думаю о том, чего я лишился.

Я никогда не верил ни в реинкарнацию, ни в жизнь после смерти, ни в бога, но если хоть что-то в этом роде существует и даст мне шанс снова встретиться с Ритой, я готов совершить прыжок веры. Готов отказаться от предубеждений, оставить все сомнения в существовании Бога, лишь бы только еще раз увидеть Ритино лицо, взять ее за руку и пройти по улице.

Разумеется, если пересчитать всех живых, приконченных мной и поджаренных на гриле за последний месяц, Бог вряд ли включит меня в список кандидатов на исполнение прошений. Скорее, ко мне проявит интерес его оппонент. Если только не выяснится, что у меня нет души, — какой был бы облом.

Фургон останавливается. Я открываю глаза, смотрю на Хелен и Наоми, потом на Тома и Карла. Слышно, как кто-то обходит машину.

Не знаю, конец ли это пути, но сейчас нас явно будут разлучать.

Никто не говорит ни слова. Мы просто обмениваемся взглядами. В глазах Хелен и Наоми слезы. Не успеваю я осознать, что происходит, как слезы текут и по моим щекам.

Снаружи звучат приказы. Вот-вот двери откроются, и полицейский спецназ, вооруженный электрошокерами и огнеметами, отконвоирует нас до конечного пункта назначения.

Двери все никак не открываются.

Кроме команд слышно, как сзади подъезжают другие автомобили, хлопают двери, что-то с вызовом кричат другие голоса.

Поток выкриков продолжает расти, пока не прерывается стрельбой. Следует растянувшаяся на несколько мгновений тишина, плотная и тяжелая, затем откуда-то издалека доносится смех.

Вопли смешиваются с выстрелами, свистом, явно огнеметным, кто-то истошно ревет в агонии. Поспешно и без умолку звучат команды. С обеих сторон слышны торопливые шаги, судя по звуку, людей там не меньше дюжины. Глухой удар о фургон. Кто-то вскрикивает и резко замолкает. Неподалеку взволнованный голос просит прислать подкрепление. А затем — тишина.