Я просыпаюсь в темноте на полу.
Из окна сочится слабый искусственный свет. Ничего не понимаю: какие окна в винном погребе?.. Впрочем, сперва надо выяснить, почему я валяюсь в луже.
Слышен голос Сэмми Дэвиса-младшего, распевающего «Джингл белз».
Приподнимаюсь. На облицованный плиткой пол с меня со стуком падает что-то твердое. Бутылка. В тусклом свете она катится с глухим дребезжанием и останавливается, звякнув о стену. Пустая винная бутылка. А стена — вовсе и не стена, а духовка «Вирпул».
Я в кухне.
На таймере плиты время меняется с 12.47 на 12.48.
Голова гудит. Не знаю, сколько бутылок я осушил, но за дело принялся еще до обеда. Я прекрасно помню, почему затеял попойку — для меня это так же очевидно, как цифры на таймере. А вот о том, что происходило в последние двенадцать часов, понятия не имею.
Как и о том, почему я оказался на кухне.
И в чем сейчас сижу.
С одной стороны, я и знать ничего не желаю. С другой — хочется думать, что это лишь сброженный виноград. Что я каким-то образом сумел выбраться из винного погреба и попасть на кухню, где и вырубился, а содержимое бутылки тем временем вытекло на пол. Не понятно только, почему спереди одежда сухая. Промок я только со спины, а ведь когда проснулся, бутылка лежала у меня на груди, и вино не могло не замочить рубашку.
Опускаю руку в густую липкую жижу, затем подношу к носу. Запах сладкий. Похоже на йогурт или клубничный джем.
Только засунув палец в рот, понимаю — это мороженое «клубника со сливками» из «Баскин Роббинс»; отец его обожает, и в морозилке всегда найдется пара банок. Вопрос в другом — что оно делает на полу? Озираясь, с трудом встаю, и до меня доходит, что к чему.
Три банки «Баскин Роббинс» раздавлены, а их талое содержимое растеклось по полу. Кругом валяются коробки с замороженными овощами, свертки с мороженым мясом, контейнеры из-под концентрированного сока и полдюжины лотков для льда. Все растаяло и смешалось с мороженым.
«Вот дерьмо, — проносится у меня в голове. — Какого черта я тут делал?»
Впрочем, какая разница? Вернувшись из Палм-Спрингс, родители упекут меня в зверинец. Если отец не разъярится до такой степени, что вообще отменит поездку и со злости отправит меня в какой-нибудь исследовательский центр.
Не знаю, чего я хотел добиться, вывалив продукты из морозилки на пол, но, вероятно, не лишним будет собрать остатки и затолкать обратно, да отмыть тут все, пока родители спят. Однако, открыв морозилку, я обнаруживаю, что свободного места там нет и в помине.
Морозилка занята родителями. Передо мной руки, ноги и пятки, а со второй полки немигающим взглядом на меня уставилось папино лицо. Его голова, как и остальные куски тел родителей — большая их часть, скажем так, — запихана в пакет для заморозки. Родители обнаруживаются и в самом холодильнике.
Выпитое вдруг начинает искать пути назад, и я едва успеваю добежать до раковины. По сути, это питье, только наоборот: лишь вино и чуточка желудочного сока. И никаких ошметков от мамы или папы.
Наши отношения не всегда были такими.
Разумеется, не обошлось без стандартных болезней роста и разногласий, которые почти неизбежно возникают между родителями и их чадами.
Гормоны.
Независимость.
Скрытые эдиповы желания.
Но когда единственный сын воскресает из мертвых, складывается совершенно новая ситуация, с которой среднестатистические родители просто не в состоянии справиться.
Как ни крути, а руководства по действиям в случае самопроизвольного воскрешения не существует. Техническим термином «зомби» эксперты в телешоу и новостях бросаются направо и налево. Можно подумать, им известно, что значит быть ожившим трупом!.. Да они понятия не имеют об эмоциональных последствиях бешеной работы поджелудочной железы! И о том, как трудно не допустить разжижения тканей.
Отец был экспертом де-факто. Под «де-факто» подразумевается, что он — единственный, кто считал себя специалистом в любом вопросе.
В сантехнике.
В политике.
В личной гигиене.
«Между прочим, Эндрю, угри можно свести оливковым маслом и уксусом».
Он на самом деле в это верил. К счастью, маме все же дозволялось готовить еду, а то в школе я был бы единственным, кого кормят заправленным перекисью бензоила салатом из рукколы с кусочками груши и сыром эй-шаго.
Поймите меня правильно: отец не был идиотом. Просто он никогда не сомневался в своей непогрешимости, даже если вообще не соображал, о чем говорит. Политик из него получился бы классный.
Впрочем, за выбор холодильника не могу не отдать ему должное. Мама мечтала купить двухдверную модель «Вирпул», но отец настоял на «Амане» с нижней морозильной камерой — мол, гнать холодный воздух вниз не так энергозатратно, чем вверх. А еще он уверял, что на полках в нем больше места.
Головы родителей и почти все конечности убраны в морозилку, а туловища — от бедер до плеч — лежат в холодильнике. В двухдверную модель их сроду не втиснуть. Спасибо папе.
В гостиной Дин Мартин поет «Былые времена» — работает проигрыватель компакт-дисков.
Вид моих родителей в «Амане» — туловищ, растолканных между майонезом и остатками деньблагодаренческой индейки, голов в фасовочных пакетах — вызывает странное чувство нереальности происходящего. По выражению папиного лица ясно — он удивлен не меньше моего.
