Живые зомби - [41]
Мои родители.
После неудачной поездки в автобусе родители два дня не забирали меня из приюта для животных. Тамошние волонтеры и штатный персонал проявляют ко мне большее внимание и уважение, чем многие живые, поэтому я рад случаю выбраться из своего погреба. К тому же собачья еда у них очень вкусная.
Знаю, отец хотел преподать мне урок, но доказал только, что он сам лишен сострадания. Я оскорбляю его чувства и действую ему на нервы. Я для него обуза, как социальная, так и экономическая. Ему приятнее увидеть не счастливую улыбку на моем лице, а личинок, пожирающих мое тело.
Мама по крайней мере пытается понять меня, разделить мою участь, хоть и обливает меня с ног до головы освежителем воздуха и надевает прочные резиновые перчатки перед тем, как ко мне прикоснуться.
Сейчас она сидит в приемной — наверное, читает журнал, бормоча что-то себе под нос, в то время как отец, как пить дать, поджидает меня дома с канистрой бензина и паяльной лампой.
— Садясь в автобус, вы хотели добраться до какого-то конкретного места? — спрашивает Тед.
Я не сказал родителям, куда ехал, потому что это создало бы кучу проблем. Чего доброго, тетушка с дядюшкой еще решат увезти Энни из штата. Так что и Теду я тоже не собираюсь докладывать. Да, существует такая вещь, как врачебная тайна, я в курсе. Но боюсь, вряд ли ее станут соблюдать в отношении зомби. Тед с такой же легкостью передаст все родителям, с какой он ходит на процедуры химического пилинга.
«Просто хотел почувствовать себя нормальным человеком», — пишу я.
— Нормальным, — повторяет Тед, словно показывая, что не знает, как на это реагировать. — Нормальным…
Он улыбается и с явным наслаждением проводит языком по зубам. Смотрю на электронные часы, на цифры, отсчитывающие время секунда за секундой. Лучше бы я сидел дома: сейчас по каналу «Кантри Мюзик» идет «Тачка на прокачку».
Стираю предыдущую запись и пишу: «Что происходит?»
— О чем вы, Эндрю? — спрашивает он с натянутой, неестественно-белоснежной улыбкой.
Думаю, он прекрасно понимает, о чем я.
«Зачем вы здесь?»
— Вы имеете в виду в эмоциональном, духовном или экзистенциальном смысле?
«Что это значит?»
В ответ — тишина.
«Что вы делаете?»
— Пытаюсь помочь вам, Эндрю.
«Чем это мне поможет?»
— Не знаю, — признается Тед. — А чем это вам помогает?
«Ничем».
Ответа нет. Лишь со свистом вырывается следующая порция освежителя.
Для каждого зомби наступает час, когда становится ясно: старые приемы уже не работают, и от них придется отказываться.
Как и от старых привычек.
И старых друзей.
И старых надежд.
В них больше не найдешь поддержки и ободрения; они лишь создают проблемы и вызывают зависимость, которая препятствует росту и развитию. Они связывают тебя. Не дают раскрыть свой потенциал. Рано или поздно от них нужно избавляться.
…пятьдесят семь… пятьдесят восемь… пятьдесят девять…
«Все, с меня хватит!»
Глава 28
В свете моих давешних демонстраций «мятежного духа», как выразилась мама, и неуемно растущего недовольства отца, от мамы поступило предложение уладить наши проблемы и разногласия за чудесным семейным ужином в День благодарения, «как в старые добрые времена».
И вот в давящей тишине мы сидим вокруг стола. Отец забрасывает в рот куски индейки под клюквенным соусом, не глядя в нашу сторону; мама оставила попытки завязать разговор после того, как отец приказал ей «заткнуться». Едва сдерживая слезы и прикусив губу, она ковыряет начинку и катает по тарелке фасоль.
Похоже, настроение у родителей не праздничное.
А я тем временем радуюсь, что ем за столом — давненько не доводилось. На третий день моего возвращения лопнул один из швов у меня на лице, и кусок загнивающей ткани упал в приготовленный мамой гаспачо.
Стоит ли удивляться, что с тех пор за стол меня не звали.
К счастью, швы у меня сейчас держатся крепко, хотя прошло уже четыре месяца. И я счастлив. Еще месяц назад я и не подозревал, что у меня будет так много причин для радости.
Я радуюсь, что у меня есть группа поддержки.
Я радуюсь, что есть Рита.
Я радуюсь, что познакомился с Реем.
И радуюсь, что ко мне возвращается речь.
Я по-прежнему произношу лишь самые простые звуки. Впрочем, если раньше мой лексикон состоял из мычания и хрипов, до которых далеко даже Кожаному лицу[13], то улучшением можно считать что угодно.
Кроме «Иэ, Ита» я научился озвучивать несколько других фраз:
«Ыляи лёо». (Выглядишь клёво.)
«А, ажаата». (Да, пожалуйста.)
«Аиба». (Спасибо.)
И «А я ахну?» (Как я пахну?)
Возможно, исходи такой лепет от сидящего на детском стульчике младенца с испачканным кашкой ртом, он вызвал бы умиление. Но от тридцатичетырехлетнего разлагающегося полутрупа со стекающим по подбородку пюре вперемешку с подливой… э-э, скажем так: вряд ли кому-нибудь взбредет в голову радостно хвататься за видеокамеру.
Поэтому я уплетаю потихоньку свой ужин, то и дело посматривая на расстроенную маму и насупленного отца, на великолепную еду и роскошную сервировку стола, пока мой взгляд не останавливается на покрытой пупырышками индейке: ее мясо исчезает на глазах. Чем дольше я смотрю на нее, тем больше понимаю ее, сочувствую ей, и меня поражает, сколько у нас с ней общего. Она мертвая, ее запекли в духовке и уже наполовину съели. Со мной происходит нечто похожее.