Живые, пойте о нас! - [20]

Разъяренных моряков нельзя было удержать. Десантники прыгали в разбитые окна, в проем развороченной стены, откуда зиял черный ствол орудия. Артиллеристы были перебиты.

В сумятице боя десантники сперва даже не заметили, что в Эрмитаже с ними вместо сражаются и красноармейцы. Это была группа бойцов, которой командовал лейтенант Петр Кирейцев. Они входили в сформированный за Ораниенбаумом, в Большой Ижоре, батальон, который потом влился в 10-ю стрелковую дивизию и пошел на помощь десанту. Но только незначительная часть его во гласе с Кирейцевым сумела пробиться в Нижний парк.

— За мной, товарищи, поможем морякам! — кричал командир сорванным голосом.

Они шли, преодолевая колючую проволоку, завалы из деревьев и противотанковые рвы, шли сквозь огонь и смерть.

В наступающем рассвете лейтенант разглядел разбитый оконный проем в северной стене какого-то старинного здания.

— За мной! — звал Кирейцев.

Теперь моряки и пехотинцы сражались рядом.

Бой шел в пороховой мгле, рассекаемой вспышками гранат и выстрелов.

Внезапно Тепляк услышал знакомый голос.

— Да це ж ты! — кричал одетый в армейскую форму здоровяк. Это был недавний кронштадтский моряк Петро Тацюля, ушедший на сухопутье. Он сражался в группе Кирейцева.

Матросы повеселели:

— Нашего полку прибыло!

Стреляя на ходу, бойцы продвигались вверх но деревянной лестнице.

Наконец выстрелы наверху смолкли. В груде щебня, у искореженных взрывом пулеметов, лежали тела убитых гитлеровцев.

— Кажется, всех уложили, — зло проговорил Тепляк.

Но из-за разрушенной стены вновь грохнула автоматная очередь.

Тепляк швырнул туда одну за другой две гранаты. Странной показалась ему внезапно наступившая тишина. Он вышел на чудом уцелевший балкон. В парке слышались хлопки выстрелов, подымался густой черный дым. Моряки наступали. Откуда-то из-за разодранной тучи мягким лучом брызнуло осеннее, уже высоко стоявшее в небе солнце. Полюбоваться этой картиной склонному к мечтательности Тепляку не удалось.

Через несколько минут началась новая атака. Взвизгивали пули, взбивая фонтанчики пыли. Фашисты стреляли из-за деревьев почти в упор.

В небе появились самолеты. Они летели низко над парком. Стремительные тени черными крестами падали на высвеченные солнцем аллеи. Вместе с небольшими бомбами опускались листовки. Ветер относил их в сторону моря. Одна упала в ров Эрмитажа, где отстреливались моряки. «Из Кронштадта будет море, из Ленинграда— поле», «Дамочки, не ройте ваши ямочки», — прочитали бойцы безграмотную стряпню белогвардейских холуев Гитлера, заготовленную впрок для ленинградцев, рывших оборонительные сооружения вокруг своего города.

Послышались насмешливый свист, хлесткая ругань. Отбомбившись, самолеты ушли. По земле стлался едкий пороховой дым. Он тяжелыми волнами окутывал деревья, оседал на ржавых листьях.

Выпала редкая минута затишья.

— Теперь бы, ребята, поесть…

Десантники грызли сухари, наспех открывая ножами банки консервов, доставали мясо, крупные желтые бобы.

И говорили обо всем на свете, только не о бое.

— Вот у меня… — сказал задумчиво Алексей Степанов.

— Опять про свою из Петергофа?

— Про нее…. Как подумаю, что здесь фашисты, сердце кровью обливается.

— Знаем — любовь!..

— А она, брат, не котелок, не потеряешь, — устало протянул моряк.

Молчал только Тепляк. Он лежал на спине и рассеянно смотрел в небо, тяжело переживая все случившееся: бой, гибель командира, товарищей…

Постепенно стихли и голоса других. Моряки услышали лязг гусениц. Танки круто развернулись на балюстраде Большого дворца и тут же открыли огонь по занявшим оборону десантникам. К небу взлетели черные столбы земли, в ноздри бил тошнотворный запах тротила.

Осколок ударил Михаила Тепляка в надбровье. Он упал головой на автомат. Володя подполз к другу, пытался приподнять его. Глаза Тепляка были полуоткрыты, глядели осмысленно. Но сердце уже не билось.

— Прощай! Фрицы за все заплатят… — Володя вытащил автомат Тепляка, поцеловал товарища в губы.

Танки продолжали обстрел Эрмитажа. Немецкие солдаты, прячась за деревьями, высматривали в парке черные бушлаты, следили за вспышками винтовочных выстрелов. Отстреливаясь, десантники отходили на юг. И там слышалась флотская «полундра».

В Эрмитаже в обороне залегли пехотинцы.

Комиссар Петрухин лежал за бруствером наспех вырытого окопа. Он был черен от копоти, словно шахтер, вышедший из угольной лавы.

Все, чему был верен этот человек, — его комсомольская юность, партийная зрелость, жизнь государства, которое и он помогал строить, — соединилось в последнем его назначении.

Петрухин думал о людях, которых он вел в бой.

Огромные пространства, где наш народ бился с фашизмом, сосредоточились для него на этом плацдарме, на перерытых траншеями, перекрытых завалами деревьев аллеях, где воздух, земля в пожухлых листьях были крещены струями огня и свинца.

В этом ожесточении, грохоте и лязге время словно остановилось. Но день все-таки длился, и где-то в его середине десантники уже заняли всю прибрежную линию обороны.

Группы моряков выбили немцев из дворцов Марли и Монплезир. Фашисты не принимали ближнего боя. Они отходили к Большому дворцу.