Живой обелиск - [4]

Бумаги жгли мне ладони. Я вернул их Бечыру.

— Надо раздать их матерям.

У Бечыра вспыхнули глаза.

— Ты что, свихнулся, малыш? Раздать мог и сам Илас, но он таскал их в черной сумке уже целый месяц..

— А что с ними делать?

— Прятать до конца войны, потому что причитания семи матерей страшней самой войны, а сейчас надо воевать… Хотя не семи матерей… — поникшим голосом добавил Бечыр и среди извещений выбрал одно — о Несторе Джергаты. — Вот это никому не отдашь, малыш! У Нестора никого нет… У него нет матери, малыш!..

У меня пересохло во рту. Не мог же я по молодости сказать Бечыру, что он сильнее Кудзи, что они с Иласом великодушные мальчики, если взялись таскать в собственных сердцах горе всего нашего аула. До самого конца войны.

Я плелся за Бечыром и представлял Тотрадза, играющего с нами в чижики. Мы прыгали с верхушек деревьев в ледяную горную речку и скакали нагишом на неоседланных конях, как все аульские мальчишки. Теперь Тотрадз не крикнет утром Бечыру: «Выходи, если ты не трус, а настоящий сын нартов!»

— А ну как Илас с такой бумагой зайдет в наш двор?.. — буркнул Бечыр.

Во мне застыла вся кровь.

— Замолчи! — заорал я.

— Я-то буду молчать, малыш! Думаю, что Илас тоже будет держать язык за зубами. А ты?

Бечыр думал, что я не выдержу. Но я выдержал, когда Бечыр отнял у Иласа бумагу с каймой, адресованную гыцци.

Потом он как слепой бежал по кукурузному полю. Под его ногами трещали ломающиеся стебли. Первый раз я видел Бечыра плачущим. «Это им не пройдет даром! Это им не пройдет даром!» — рыдал он.

Всю ночь в висках стучали слова Бечыра: «Это им не пройдет даром». Он лежал рядом со мной и не спал. Сдерживал дыхание от страха, что из горла вместе с выдохом вырвется стон.

В другом конце комнаты спала гыцци, вскрикивая и что-то шепча во сне. Утром жалко было смотреть на ее сгорбленную фигуру. Она ходила по пятам Бечыра.

— Бечыр, неужели ты до сих пор не видел Иласа?

От одного упоминания этого имени меня пробрала дрожь, и я чуть было не крикнул: «Отдай маме бумагу!»

Я задыхался, а Бечыр ловко развел в очаге, огонь, поставил на треножник медную кастрюлю со вчерашней кизиловой похлебкой и стал сосредоточенно набивать свои чувяки мягкой золотистой соломой.

Почувствовав затылком взгляд гыцци, Бечыр тихонько запел. Гыцци улыбнулась, но я-то знал, во что обходилась Бечыру песня, и, чтобы не выдать себя, схватив свою ситцевую школьную сумку, выбежал на улицу.

6

Бечыра не было видно весь день.

— Был у военного комиссара, — сказал он вечером.

Вот и ко мне подступила война вплотную. Не видеть мне теперь впереди спасительной спины Бечыра. От ужаса у меня загорелись уши и щеки.

— Бечыр! Не надо! Не оставляй меня одного!

— Ну что ты, малыш! Ты же мужчина…

— Все равно не надо, Бечыр!

Я смотрел на хмурое лицо Бечыра, а он рассеянно поглаживал меня по голове.

— Тебя не примут!

— Он и не принял меня, малыш. Так что успокойся!

— Кто тебя не принял?

— Тот! Однорукий комиссар.

— У комиссара, наверное, без нас дел по горло.

— Да, но он не имеет права смотреть на взрослого человека как на какого-то мальчишку!

Я был благодарен однорукому комиссару, что он не принял Бечыра. И спросил, точно сожалея:

— Он тебя совсем не послушал?

— Я обратился к нему по форме, а у него перекосились усы… Слушаю, говорит, товарищ Бечырбек. В нашем ауле, говорю, нет двора, из которого не ушел хотя бы один мужчина, а из некоторых даже по два и по три… И увидел пустой правый рукав гимнастерки, засунутый за пояс. И почему меня напугал пустой рукав? Не знаю. Наверное, я обыкновенный трус…

— Что он тебе сказал?

— А разве, говорит, из вашего двора не ушел мужчина?

— Значит, он пока не знает… о черных бумагах?

Бечыр потупился.

— Как же он может не знать, малыш? Он спрашивал меня о гыцци.

— Откуда он знает о гыцци?

— Он знает обо всех детях, обо всех матерях и женах фронтовиков… Ты, говорит, товарищ Бечырбек, видно, храбрый мальчик, но до призыва тебе еще далеко. На фронтах, говорит, у нас трудное положение, но не такое, чтобы поставить мальчиков под винтовку.

— Правда, Бечыр! Тебе же еще и семнадцати нет!

— Да, малыш, но есть неписаный закон, по которому идущий вслед берет оружие павшего… Так говорил дедушка Кудзи, малыш!

— Ты так и сказал комиссару?

— Да, малыш.

— А он?

— И в тылу, говорит, нужна не меньшая храбрость. Будто я сам не знаю, что не так-то легко ждать каждую минуту прихода почтальона и читать в глазах женщин страх… Я не мог ему сказать, что не в силах таскать эти… — Бечыр достал из-за пазухи пачку извещений и сжал их в кулаке. — Я не мог сказать, что струсил и ухожу туда, где легче!

Вот когда прорвало Бечыра! Он упал ничком на землю и стал бить ее кулаком.

— Ты, говорит, еще мальчишка! А Тотрадз — не мальчишка? А сирота Нестор — не мальчишка? А где Тотрадз и Нестор, где? Скажи мне, товарищ комиссар? Где мой отец и кто будет мстить за них, за твою правую руку, товарищ комиссар, скажи! — кричал он, будто рядом с ним сидел не я, а однорукий комиссар с пустым рукавом, засунутым за пояс.

Я представил себе бесконечную темную дорогу, уводящую Бечыра от нас с гыцци. Мысленно провожал его до тех пор, пока он не превратился в маленькую, едва уловимую точку в ее конце. И тут же я возвратил его к нам.