Живой меч, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста - [88]
– Исповеди не будет, – глядя в лицо священника, прошептал я так тихо, что он не должен был услышать. А затем, одним взглядом окинув внутренность дилижанса и всех, кто находился в нем, – буржуа-негоцианта, его семью – скромно одетую даму средних лет с молоденькой дочкой (как водится, не сводившей с меня глаз), фермера в дорожном костюме и моего соседа-священника (все, кроме последнего, вели меж собой оживленный разговор), я наконец-то прикрыл глаза и добавил еще тише для того, кто наверняка слышал меня сейчас, – для своего ночного гостя на кладбище Блеранкура. – Мне пока еще не в чем исповедоваться перед тобой, гражданин Руссо.
Мой несостоявшийся собеседник, по-видимому, и впрямь – аббат, недовольно отклонившись назад, произнес:
– Викарий Жан Бентон из аббатства святой Женевьевы… Я понял по вашим губам, что вы говорите об исповеди. Сударь, я лишен права на исповедь, как неприсягнувший священнослужитель, увы! А вот вы спали весьма странным образом… Наши разговоры о злодеяниях, творящихся в парижских тюрьмах, наверное, разбудили вас, раз вы упомянули о богохульных книгах Руссо, которые и подготовили нынешнее неистовство… Скажите, вы всегда засыпаете с открытыми глазами?
– Только если воспринимать всю революцию как сон… – с отвращением к самому себе я, наконец, разлепил губы.
Бентон ничего не ответил – молча смотрел на меня. Потом уже хотел что-то сказать, но сверху раздался голос кучера:
– Подъезжаем к Парижу. Скоро застава…
Внутренность дилижанса зашевелилась – все стали открывать походные сумки, роясь в бумагах. Скрестив руки на груди, я откинулся к стенке, стараясь справиться с внезапно охватившим меня волнением.
– А вы куда направляетесь, молодой человек? – на меня вопросительно и вполне дружелюбно смотрел негоциант и его семья.
Сначала я не хотел отвечать на этот дежурный вопрос. Вот еще! – зачем этим толстым буржуа, думающим только о надеждах собственного кармана, и враждебным революции священникам, так горячо осуждавшим пролитие крови изменников родины, перебитых в тюрьмах несколько дней назад, знать о моих намерениях, о намерениях депутата Конвента? За целый день пути мы со своими спутниками не перемолвились больше нескольких слов. Но я колебался лишь мгновение. Гордость и презрение взяли вверх, и я ответил, наводя ужас на всех присутствующих:
– К Робеспьеру [78].
КОНВЕНТ
Анархия, как нам теперь известно, есть мать порядка. В том смысле, что порядок обычно всегда наследует анархии, в чем еще раз убедился представитель народа департамента Эна, 18 сентября 1792 года приехавший в Париж. Настроение населения столицы показалось Сен-Жюсту смутным. Ужасы от сентябрьского царства анархии
с его полуторатысячными убийствами заслонили для многих парижан падение самой монархии. Не радовали известия и с границы. Не только Северная армия лишилась своего штаба, бежавшего в полном составе со своим командующим Лафайетом: в результате колебаний растерявшегося после известий об августовской революции армейского командования все французские войска оказались ненадежными. Повсюду наблюдались разброд и шатание. Ненадежными стали не только армии – слухи о готовящихся массовых убийствах крупных собственников, об аграрной реформе, о парижских анархистах, захвативших в столице власть, заставили заколебаться большинство департаментов. Чтобы удержать страну от сползания в пучину гражданской войны, в анархию и спасти ослабленную Францию от полного разгрома, требовалось срочно утвердить новую форму правления, так как на данном этапе в стране ее вообще не было никакой – старая была свергнута, а новая еще не установлена. Собравшийся в эти дни в Париже Национальный конвент, впервые в истории страны выбранный всеобщим прямым голосованием [79], должен был в короткий срок железной рукой навести порядок.
При этом лидеры новой Ассамблеи – жирондисты, а с ними и почти все провинциальные депутаты, то есть большинство Собрания, буйному Парижу не доверяли, в особенности его мятежной Коммуне. «Сентябрь!» – это слово и все, что было с ним связано, все больше становилось каким-то пугалом. «Сентябрь!» – это слово произносили как пароль все умеренные. «Сентябрь!» – это слово слетало с языка многих депутатов, но вместо него в ушах отдавалось: «Анархия!»
Впрочем, собравшиеся в Париже представители народа могли не беспокоиться – за день до своего закрытия Законодательное собрание приняло-таки большинством голосов декрет о роспуске повстанческой Коммуны. Период «двоевластия» в столице закончился.
20 сентября проходила проверка полномочий, выборы председателя и секретарей, а 21 сентября Конвент собрался на свое первое заседание.
Расположившись на одном из верхних кресел амфитеатра неподалеку от Робеспьера, только что почтившего его своим доверием (по крайней мере, на это хотелось надеяться!), Сен-Жюст внимательно осматривается. Со своего места ему хорошо виден весь огромный зал Манежа и лица депутатов. Почти поголовно незнакомых, за исключением нескольких наиболее известных деятелей, которых ему случалось видеть раньше на трибунах Учредительного и Законодательного собраний, таких как героя Бастилии Тюрио; а также коллег самого Сен-Жюста – представителей департамента Эна, прибывших вместе с ним, вроде бывшего прокурора Ланской коммуны Этьена Бефруа; ну и пары случайных знакомцев, вроде депутата от Марны реймского адвоката Жана Девиля, у которого когда-то практиковался сам Сен-Жюст.
Превосходный исторический рассказ. Начало войны. Гитлеровские полчища рвутся вглубь страны. Потерпела крах идея экспорта Революции и товарищ Сталин мучительно ищёт выход и размышляет о случившемся.
Поэма «Пугач», имеющая подзаголовок «Поэма мятежа», восходит к лучшим образцам отечественной словесности и стоит в одном ряду с такими выдающимися произведениями о Емельяне Пугачёве, как одноимённая поэма С. Есенина и повесть Александра Пушкина. При этом поэма совершенно исторична, как по событиям, так и по датам.
В серии описывается великий перелом между Древним миром и Римской империей, как олицетворением его, и Средними веками и рождением великого Ислама. Показывает, как из-за цепочки случайностей и малозаметных событий две крупнейшие державы того периода, Рим и Иран были втянуты в последнюю самоубийственную войну, которая по сути завершилась триумфальным шествием истинной веры Пророка. В первой книге рассказывается о событиях, которые вынудили повелителя персов Хосрова обратиться за помощью к своему заклятому врагу, императору Рима Маврикию, и тех ролях, которые играли будущие императоры Фока и Ираклий, а так же, что послужило прологом к мировой и последней войне Древнего мира.
Олег Николаевич Михайлов – русский писатель, литературовед. Родился в 1932 г. в Москве, окончил филологический факультет МГУ. Мастер художественно-документального жанра; автор книг «Суворов» (1973), «Державин» (1976), «Генерал Ермолов» (1983), «Забытый император» (1996) и др. В центре его внимания – русская литература первой трети XX в., современная проза. Книги: «Иван Алексеевич Бунин» (1967), «Герой жизни – герой литературы» (1969), «Юрий Бондарев» (1976), «Литература русского зарубежья» (1995) и др. Доктор филологических наук.В данном томе представлен исторический роман «Кутузов», в котором повествуется о жизни и деятельности одного из величайших русских полководцев, светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, фельдмаршала, героя Отечественной войны 1812 г., чья жизнь стала образцом служения Отечеству.В первый том вошли книга первая, а также первая и вторая (гл.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу известной русской писательницы О. Д. Форш (1873–1961) вошли ее лучшие исторические романы. «Михайловский замок» посвящен последним годам правления императора Павла I. «Одеты камнем» рассказывает о времени царствования императора Александра II.
Роман «Бастионы Лапландии» — подлинная история невероятно трогательной любви, повествование о которой органично вплетено в описание боевых действий в Лапландии во время Советско-финской войны 1939-1940 годов.В романе честно показано, как финны противостояли вторжению и в итоге сохранили свою независимость. В то время как вовсе не большевистские полчища, а обычные парни из крестьянских семей и фабричных окраин, наши деды и прадеды, шли с простой идеей — освободить финский народ от гнёта капиталистов и помещиков, но, даже разуверившись в ней, не сломались морально и в немыслимо тяжёлых условиях заполярной зимы пытались выполнять поставленные командованием задачи.
Роман «Царевич Димитрий» – I часть трилогии А.В. Галкина «Смута» – о самом тяжелом «смутном» времени в истории России (конец XVI, начало XVII века, становление династии Романовых). Главный герой её – Самозванец Лжедмитрий I, восшедший на русский престол с помощью польского и казачьего войска. Лжедмитрий I считал себя настоящим царевичем, сыном Ивана Грозного, спасённым от убийц, посланных Борисом Годуновым. Получив европейское образование, он стремился направить свои царские усилия на благо Руси, но не сумел преодолеть противоречий между разными слоями населения.