Живописец душ - [202]

– Да, я люблю ее, – стоял тот на своем, – а вот она не решается.

Хосефа подняла глаза к потолку. Ясно же, к чему приведет такое глупое объяснение в любви через Хулию в качестве сводни. Хосефа знала, что происходит с Эммой. Они об этом говорили, даже плакали вместе. Эмма не могла преодолеть прошлое и с этой тяжестью на душе была не в состоянии никого полюбить. Она тем сильнее замыкала в себе свои чувства, чем упорней ухаживал за ней Далмау, а выход страстям находила в политике, в рабочей борьбе, в презрении к Церкви, которая, как она считала, была в ответе за все зло, терзающее вселенную. Молодая женщина превратилась в ярую радикалку: если где-то возникала проблема или кто-то на свой страх и риск устраивал митинг, она спешила туда, чтобы поддержать товарищей или биться с врагами. Дни и ночи делила она между работой на кухне и революционной деятельностью. Она все реже бывала с девочкой, и Хосефа начинала видеть в Эмме отражение своей дочери Монсеррат: когда та вышла из тюрьмы, каждое слово ее источало ненависть к обществу, к людям, к самой жизни. Монсеррат погибла, твердила себе Хосефа, и слезы струились у нее по щекам: она боялась, что и названую сестру ее дочери ждет такой же конец.

Предчувствия Хосефы относительно последствий разговора Далмау с Хулией не замедлили сбыться. Эмма нашла художника на работах по сносу домов на будущей Виа-Лайетана, попросила уделить ей минуту, но хватило и тридцати секунд.

– Никогда больше не говори моей дочери, что любишь меня, – выпалила она вместо приветствия, безо всякого стеснения, в нескольких шагах от его товарищей, которые продолжали работу, – а я, дескать, не решаюсь тебя полюбить. Придержи язык и не болтай глупостей. Если ты не в состоянии ограничить разговоры с Хулией рисунками и куколками, лучше тебе с ней вообще не видеться.

– Эмма…

– Что Эмма, что Эмма! Между нами ничего нет и никогда не будет. Продолжай развлекаться с соседками, а меня оставь в покое, понял? – (Далмау смотрел на нее с грустью. Иные из каменщиков молча наблюдали за ними.) – Ты понял? – повторила Эмма. – А вы чего уставились? У вас работы нет?! – разошлась она под конец.

– Чем терпеть такую, лучше и правда забудь о ней, Далмау, – вмешался один из товарищей.

– Найдешь других, нежных и ласковых, – с насмешкой вставил другой.

– Слушай, Далмау, что тебе говорят друзья! – уже направляясь в Народный дом, взвизгнула Эмма и махнула рукой, правда, не стала оборачиваться, чтобы никто не заметил ее влажных глаз.

Действия, которые мадридское правительство определяло эвфемизмом «обычное наведение порядка в Северной Африке», обернулось тем, что все и предвидели, – войной. В июле аборигены Рифа напали на железную дорогу, убили четверых испанских рабочих и обратили в бегство остальных; тем удалось на локомотиве добраться до Мелильи. Последовала карательная операция, в ходе которой под пушечным и пулеметным огнем погибло невыясненное число кабилов. В рядах испанцев потери составили четыре человека, среди них один офицер, и двадцать получили ранения. После этой агрессии по отношению к беззащитным гражданским лицам, которая обнаружила истинные намерения рифских племен, комендант расположенной в Африке крепости Мелилья попросил подкреплений с полуострова, чтобы разрешить конфликт.

Едва возникли трудности, как стали очевидны уже проявленные в Кубинской войне некомпетентность и чванство военных и политиков. За долгие века владычества над африканскими крепостями Сеутой и Мелильей испанские военные не удосужились составить топографических карт региона, не знали природных особенностей горных анклавов, которые должны были контролировать; не знали также, где можно произвести высадку войск, если придется делать это на побережье, вдали от городских гаваней. Дипломатия основывалась на высокомерии по отношению к маврам при полном отсутствии гибкости. Перед лицом сложившейся в Рифе ситуации султан Марокко направил в Мадрид специальную дипломатическую миссию, чтобы убедить испанцев отозвать войска, обещая, что марокканские силы восстановят порядок. Эту миссию приняли и выслушали временно исполняющий обязанности заместителя секретаря – чиновник, не имеющий права принимать ответственные решения, и тот самый посол, который позволил себе оскорблять султана в периодической печати. Миссия не успела вернуться в свою страну, а правительство уже поздравляло испанские части, расквартированные в Африке, с удачно проведенной карательной операцией против берберов.

Но, независимо от ошибок и упущений, худшим злом во время Войны Банкиров, как стали ее называть, поскольку на карту были поставлены экономические интересы, были зависть и личные амбиции высших армейских чинов, порок, который на протяжении всей истории влек Испанию к упадку. В июле 1909-го в Кадисе, на юге Испании, на расстоянии Гибралтарского пролива, то есть в непосредственной близости от зоны Рифа, куда за сутки можно было добраться и подготовиться к бою, была размещена армия в шестнадцать тысяч человек, отлично натренированных и вооруженных, под командованием генерала Примо де Риверы, бывшего военного министра в испанском правительстве, который, предвидя военное противостояние в Африке, принял решение создать профессионально подготовленный корпус.