Живое прошедшее - [66]
Медицинский координатор Э. Какайорин (слева) и один из моих лечащих врачей К. О'Брайен
В институте трансплантологии я прошел новое тщательное обследование, задачей которого было определить детали, важные для операции, и прежде всего оценить, смогу ли я ее перенести, особенно учитывая мой возраст. Ведь операция предстояла тяжелая, длительностью шесть-восемь часов. Обстоятельно расспрашивали про мое социальное положение: женат ли я, есть ли, кому за мной ухаживать и водить машину, выяснялось даже наличие лифта в доме и лестниц в квартире, где мы жили. Тут же решались и финансовые вопросы, причем с очевидным намерением минимизировать мои расходы. Меня знакомили с особенностями операции, возможными рисками и послеоперационным режимом. Англоязычные пациенты такие знания получают на специальных лекциях. Мне с моим неважным английским в виде исключения это было рассказано индивидуально, за несколько бесед. После этого мне вручили несколько книжек, где «на пальцах», как в букваре с картинками, вновь объяснялась суть болезни и операции, возможные осложнения, правила приема лекарств и дальнейшего поведения. Там же были перечислены и мои права: что я могу знать о будущем доноре, какие недостатки могут быть у донорской печени, в каких случаях я могу от нее отказаться. Правда, такое решение означало бы, что я должен буду ждать следующей донорской печени, а время у меня, как сказано выше, было ограничено. В конце января 2014 года меня поставили в очередь на операцию. Номер в очереди определялся не временем постановки в нее, а остротой медицинской проблемы, прежде всего размером опухоли. После этой нашей промежуточной победы сын уехал домой.
Теперь меня в любой момент могли вызвать на операцию, и я должен был бы явиться туда в течение примерно двух часов. К этому времени в Майами уже приехала моя жена Татьяна. Мы собрали сумку с необходимыми для больницы личными вещами и стали ждать вызова, не расставаясь с сотовыми телефонами ни на минуту. Это ожидание было не очень приятным, но мы старались жить, как ни в чем не бывало.
Наконец 23 марта, субботним вечером, мне позвонил руководитель одной из хирургических бригад, проводящих трансплантацию печени. Он сказал, что есть донорская печень, обрисовал мне ее плюсы и минусы и спросил, согласен ли я на операцию. Конечно, мне было трудно принять обоснованное решение, но после недолгих колебаний я согласился. Мы с женой сразу выехали в госпиталь. С нами был друг нашей семьи, русский, давно работающий в Америке врачом. Процедура оформления в приемном покое, думаю, была типичной для многих стран: пациент напряжен, персонал нетороплив и профессионально доброжелателен – насколько доброжелательны могут быть врачи в приемном покое на суточном дежурстве поздним вечером. Нам сообщили, что моя будущая печень находится в Атланте и за ней на небольшом реактивном самолете вылетела бригада специалистов института, чтобы убедиться на месте в пригодности органа. Печень признали пригодной для операции, и самолет отправился обратно.
Было уже далеко за полночь. Меня стали готовить к операции, а жена и наш друг-врач поехали домой. Потом он рассказывал, что Татьяна, обычно отлично водящая машину, проехала два перекрестка под красный свет. В одиннадцатом часу утра я проснулся – спокойно, с ясной головой. Жена была рядом. Я спросил ее, когда же будут делать операцию. Уже сделали, сказала жена. И тут я ощутил швы, повязки, провода и прочие признаки сделанной операции. Никакой боли я не чувствовал – ни тогда, ни потом, ни разу. Вскоре прилетел Егор.
Меня отвезли в отделение интенсивной терапии. Там я лежал под наблюдением медсестер, опутанный проводами, катетерами и датчиками. На каждую сестру приходилось по два больных. Сотрудники в отделении интенсивной терапии были особо высокой квалификации. Я опять увидел ту же удивительную смесь ответственности, выучки и теплоты. Все движения сестер были отточены до автоматизма. Они даже поднимали меня с кровати каким-то одинаковым, отработанным борцовским приемом. Помимо постоянного приборного мониторинга моего состояния раз в четыре часа круглые сутки проводился анализ крови, рентген легких, давалась дыхательная смесь, лекарства, делались уколы. У меня на руке был браслет со штрихкодом. Перед каждой процедурой сестра считывала мой код и сверяла с кодом лекарства или ампулки под кровь. Результат заносился сестрой в компьютер, и данные, как я понимаю, тут же поступали врачам. Давая таблетку или делая укол, сестра всегда говорила мне, что она делает и зачем.
Рядом со мной было две кнопки – экстренного вызова персонала и подачи в кровь обезболивающего лекарства. К счастью, второй кнопкой я ни разу не воспользовался, не было нужды.
В результате операции, внедрения мне донорской печени и большого количества всякой введенной «химии» мои показатели крови, дыхания, сердечной деятельности были какими-то сумасшедшими. Чтобы привести их в норму, я принимал большое количество – до десятка за один раз – всяких таблеток и уколов. Их набор постоянно менялся. Изменения вносились по указанию врачей, которых я почти не видел. Они заходили взглянуть на меня около восьми утра и в шесть-семь часов вечера. Также было и в субботу, а иногда и в воскресенье. Сколько же они работали?
