Живое предание - [69]

Я вырос в этом русском Париже. Со стороны отца и матери мои предки были петербуржцами. Деды — один (А.Е. Мейендорф, женатый на Е.П. Шуваловой, дочери посла в Берлине) генерал–адъютант; другой — Н.И. Шидловский, земский деятель, член Думы, октябрист. Прадед — А.Н. Куломзин, председатель Государственного совета и строитель Сибирской железной дороги. Родители мои со старшими детьми оказались в Финляндии, когда она стала самостоятельной, и приехали во Францию через Данию. Отец стал художником–портретистом и так кормил семью, он скончался 1 января 1970г.

В моей семье атмосфера была, естественно, русская, но без всяких националистических натяжек. Говорили только по–русски (другого языка я не знал до семи лет), но дети ходили во французские школы, где образование было лучшим. Моя семья не любила «эмигрантщины» и считала, что приобретение европейской культуры отнюдь не противоречит верности России. В приходскую русскую школу я ходил по четвергам (четверг был свободным днем во французских школах). Там преподавался русский язык и Закон Божий. Но воскресеньям и праздникам я всегда прислуживал в соборе. Стал чтецом и иподиаконом при митрополите Евлогии и позже, при его преемнике митрополите Владимире (Тихоницком), продолжал прислуживать в храме[149].

В послевоенное время я учился в Парижском университете (Сорбонна) и одновременно в Свято–Сергиевском Богословском институте. К богословию и священству я подходил постепенно. В средней школе изучал классические языки, интересовался историей. Л потом, как–то естественно, пришло соединение интересов научных и церковных: стал византологом. Этому содействовало участие в Русском Студенческом Христианском Движении (возобновившемся после немецкой оккупации), дружба с молодым Сашей Шмеманом, который тоже прислуживал в соборе, встречи с профессорами Богословского института, особенно с архимандритом Киприаном (Керном)…

Что из себя представлял Богословский институт после Второй мировой войны?

Учился я в Богословском институте с 1945 по 1950 г. и по окончании был оставлен при кафедре истории Церкви (Л.В. Карташевым). Преподавал в Институте (1951–1959). Одновременно закончил Сорбонну и защитил докторскую диссертацию о Святом Григории Паламе (1958). Начал печатать статьи и книги.

До войны Богословский институт ста,ч крупным богословским центром. Под эгидой митрополита Евлогия собрались профессора, представляющие старые Академии (епископ Вениамин Федченков, Н. Глубоковский, А. Карташеи), а также «интеллигенцию» (отец С. Булгаков, Б.П. Вышеславцев, Г.П. Федотов, В.В. Зсньковский и др.). Н.А. Бердяев считал себя свободным философом, в Институте не преподавал, но профессора Института регулярно печатались в издаваемом Н.Л. Бердяевым журнале «Путь». Протоиерей Георгий Флоровский занимал как бы особое положение: сын протоиерея и интеллигент, эрудит и крупный патролог (бывший в Праге евразийцем), он относился отрицательно к софиологии отца С.Булгакова, хотя пребывал в очень корректных отношениях и никогда печатно не полемизировал с «софиологами». По–существу, однако, все три его большие книги («Отцы IV века», «Византийские отцы V–VIII вв.» и «Пути русского богословия») были опровержениями софиологии.

Отца Сергия Булгакова я знал (как студент) уже больным, после освобождения Парижа американцами, в течение года. Он умер в 1945 г. Как духовник и духовный руководитель, он влиял на многих. Но мой «исторический» склад ума не воспринял софиологии. Критика о. Г. Флоровского (а также В.Н. Лосского) была для меня решающей. Философия «всеединства», восходящая к B.C. Соловьеву, представлялась мне слишком зависящей от немецкого идеализма девятнадцатого века, не входящей в рамки святоотеческого предания и мало отвечающей трагичности мирозданья и истории (революция, война).

Хотя Институт после войны несколько «оскудел» (мало студентов, отъезд Г. П. Федотова и о. Г. Флоровского в Америку), в нем можно было получить великолепное православное богословское образование. Для меня особенно важным оказалась евхаристическая экклезиология отца Николая Афанасьева.

Живя во Франции, где преобладало католичество, относившееся очень осторожно к Православию, русские богословы Сергиевского Подворья почти не имели возможности печататься по–французски. Русское издательство ИМКА–ПРЕСС печатало их труды в 500–1000 экземпляров, т. к. не было доступа к русским читателям. Зато профессора (и студенты) много участвовали в экуменических съездах англосаксонского мира. Это участие в экуменическом движении было основано — особенно в лице отца Георгия Флоровского — на строгой защите православных догматов. Через «парижан» Православие стало известно очень многим. Были и знаменательные встречи с более открытыми к Православию католическими богословами (отцами Конга–ром, Даниеяу, Буйе, Делюбаком и др.)т но — пока жив был папа Пий XII — собрания с католиками носили частный, даже полусекретный характер. Отношение католиков к Православию круто изменилось после созыва Второго Ватиканского Собора…

Какие причины побудили Вас покинуть Париж и переехать в Америку?