Живое дерево - [14]

«Куд-куд-куд-дах! Куд-куд-ку-дах!»

— Дай мне? — попросил Цыбулька курицу.

— Упустишь её, проклятущую.

— Не упустю.

— Юрик, где ты пропадаешь, сорванец? Тебе дома не сидится? У тебя никаких дел нету? Вот на, пощупай, с яйцом ли? — Бабушка крепко держала курицу в вытянутых руках, а Юра должен определить, скоро ли курица снесётся или нет. Юра быстро нащупал яйцо. Яйцо уже затвердело, и курица должна была вот-вот снестись.

— Баба, она с яйцом, — сказал Юра.

— Я хочу пощупать, — захныкал Цыбулька, собираясь заплакать оттого, что ему не доверяют в таком исключительно важном и серьёзном деле.

Бабушка выпустила курицу и ухватила другую, белую, которая подняла невероятный гвалт, вырвалась из рук, продолжая отчаянно кричать, переполошила не только всех кур в сарае, но и у соседей.

— Это не курица, а чёрт рогатый! — возмутилась бабушка. Наконец она в падении схватила одну из них за ноги и протянула Юре: — Щупай.

Курица оказалась без яйца, и бабушка посадила её в бочку.

— А зачем? — удивился Юра, зная, что в бочку обычно сажают кур, пожелавших стать наседками, а эта курица никак не претендовала стать наседкой.

— Гости будут, — ответила бабушка. — Не будут гости глодать кости.

— Гости! — закричал Юра. — Дядя Антон? Ура-а! У нас гости!

— Откуда? — захныкал Цыбулька. Это дядя Антон оставил младшему брату прозвище Цыбулька.

— От верблюда.

Сегодня Юре действительно везло. Он смастерил из проволоки кат и разрешил Цыбульке покатать колесо по пыльной дороге, потом сделал из найденной трубки наганчик и отдал его тоже при условии, что они разыграют сейчас сражение. Юра положил себе на голову тряпку, украшенную пером белой курицы, надел вывернутый наизнанку полушубок, воткнул за пояс все свои деревянные кинжалы, взял в руки по ракете, а сам при этом громко кричал:

— По левому флангу — огонь! По правому — огонь! Ракета межконтинентальная антипиратская — взлёт на орбиту!

На поднятый шум не мог, разумеется, не прибежать Санька.

Цыбулька опустился на четвереньки и стал изображать танк, исторгая при этом звуки, которые скорее походили на куриное клохтанье, чем на рёв танков. Напротив на четвереньках замер Санька, надевший на голову дырявое ведро, — он изображал танковую колонну. Когда моторы боевых машин достигли своего яростного накала, а пехота противников, подбадривая себя боевым кличем, ринулась в атаку, Юра стал изображать то взрывы снарядов, меча при этом кульки с золой, которую он предусмотрительно выгреб из печи ещё утром, то гудение пикирующих самолётов.

Танковые колонны были уже недалеко друг от друга, готовясь к решительной схватке, когда во дворе неожиданно появилась мать.

Зная строгий нрав Юриной матери, Санька снял с головы ведро и, не мешкая, убежал.

Мать молча прошла в дом, а через некоторое время появилась во дворе.

Юра сбросил с себя одежду полководца и выжидательно поглядел на неё, оглядываясь и, как всегда в таких случаях, намечая пути к отступлению.

— Юрик! Сколько можно бездельничать? Марш по воду! Витенька, миленький, собери, сыночек, щепок для печи. Топить будем. Витенька — самый послушный мамин сыночек.

Цыбулька, кряхтя и пыхтя, принялся своим усердием доказывать, что он действительно самый послушный и самый замечательный сыночек.

Юра, чувствуя себя виноватым перед матерью за сегодняшний визит к директору, молча взял вёдра и заторопился за водой. Во дворе тоже был колодец, но вода в нём солёная, и её использовали только для полива, а воду для питья брали из казённого колодца. Юра принёс два ведра. Его заставили мыть полы, и он безропотно, молча, чувствуя, что ещё не искупил полностью вину, начал мыть полы. В печи на загнетке пылал огонь; бабушка скребла казанки и кастрюли, а Цыбулька, похныкивая, собирал щепки и хворост. Пришёл Николай. Вот что значит гости! Все торопятся домой и делают с удовольствием ту работу, от которой раньше отлынивали.

— Хочешь резинку для пращи? — спросил Николай Юру.

— На́ тебе, боже, что мне не гоже?

— А вот отгадай: отчего в Париже Сена не горит? — спросил Николай и засвистел.

— Колька, а ну в доме не свисти! Хочешь беду насвистеть? — прикрикнула мать. — Готовь баню!

— Ох и тёмные у нас люди, — сказал Николай. — Так не знаешь, мелюзга, отчего не горит Сена?

— Отчего у гуся ноги красные? — спросил Юра. — А утка от чего плавает? Не знаешь?

— Д-ура ты! — сказал Николай, рассердившись, дал Юре щелчка в лоб и ушёл.

Юра вымыл полы на совесть, протёр ножки столов и табуреток, намочил пол в сенях. Когда собирался в углу под кроватью, где сидела на яйцах наседка, тоже навести порядок, наседка рассердилась и так ущипнула его за руку, что Юра взвыл от боли.

А вечером Юра с Цыбулькой и матерью пошли в баню. Юра любил ходить с отцом в баню, но тот ещё не приехал. Цыбулька хныкал, вызывая на сочувствие и заранее считая себя обречённым на страдание от мыла, пара и цепких маминых рук, а Юра молчал, стараясь придумать какую-нибудь уловку, чтобы отвертеться от бани.

— У меня вот здесь болит, — сказал он наконец, приложив руку к груди и придавая лицу насколько можно страдальческий вид.

— А вот здесь не болит? — мать шлёпнула его и открыла дверь в предбанник, пропуская Цыбульку и Юру. — Я тебе! Ты у меня попляшешь! Ты мне всю душу вымотал! Я тебе, чертёнок, заболею! Мать от стыда хоть умирай! Ну, ладно, ну, погоди, срамник ты этакий! К директору мать вызывают!