Живая и мертвая - [3]

— Так он уже большенький, — робко произнесла женщина. — Сиськи не ест, и кормилица его уже сухогрудая.

— Потому и говорю: приищи новую мамку. Вода эта не просто живительная, она ещё и молодильная. А куда трёхлетку молодить? — только в сосунки. С виду он большой, а в душе новорожденный. Его заново надо грудью кормить, повивальники ему стирать, учить разговаривать и ходить. Но это не беда, управитесь. Главное, что дитя живо, и здоровья у него до ста лет хватит. Поняла ли?

— Поняла, батюшка.

— Вот и ладушки. А у тебя, боярин, что с лицом?

— Ерунда! — отмахнулся Артемий. — Онемело малость. Пройдёт.

— Боюсь, что так просто не пройдёт. Ты, боярин, никак на ручье лик свой пресветлый в мёртвой воде омочил. Лечить надо.

«Ох, непрост лекаришка, — подумал Артемий. — Не разобрать, то ли он мне кланяется, то ли галится надо мной».

Вслух же сказал:

— Так лечи.

— Это дело нехитрое. Живой воды у тебя, почитай, полная фляга осталась. Сполосни лицо, и глаз хорошенько промой, пока на нём бельмо не выскочило. Да воды не жалей, всё одно она назавтра силу потеряет, станет обычной водой.

Артемий помылся из фляги и почувствовал, как исчезло онемение, коже вернулась прежняя жизнь.

— И впрямь, дивное твоё снадобье…

Про себя же подумал:

«Нельзя такую тайну из рук выпускать. Обласкать надо лекаря, награду пообещать великокняжескую, а там и удавить втихаря, чтобы никому больше секрета не раскрыл».

Встряхнул флягу, проверяя, сколько воды осталось, спросил:

— А ежели не мыться мне этой водой, а испить, как ты сыну давал, что будет?

— То же и станется, что с сыном. Омолодишься, и здоровья прибудет на сто лет вперёд.

Большего искуса не можно было представить. В последнее время в счастливой жизни Артемия Сухого всё чаще появлялись скорбные минуты. Случалось это, когда боярин гляделся в серебряное веденецкое зеркало. Вместо черноволосого красавца оттуда смотрел старик. И не то беда, что борода седа, а то беда, что без сил — никуда. Вроде бы, не ослабел ещё, и в сражение воинов вести может, и на охоте не плошает, и женился в третий раз, взяв в жёны пятнадцатилетнюю девушку, а прежней радости бытия уже нет. И в душе твёрдое осознание, что пройдёт десять, от силы пятнадцать лет, и годы согнут стан в дугу, а там и могила впереди замаячит.

И вдруг появляется возможность снова быть первым и в бою, и на пиру, и на охоте. Главное, чтобы никто и никогда не прознал, как боярину Сухому такое диво удалось. А потом можно будет к другому ручью сходить или сына послать, он к тому времени уже большим вырастет. Но сейчас главное, заткнуть рот лекаришке.

— Какую награду хочешь? — спросил он твёрдо.

— Мне, государь, ничего не надо. Отпусти меня, я и побреду к себе в пустыньку.

— Гей, казначея ко мне и стольника! — рявкнул боярин, а когда ближние слуги явились, приказал: — Гостя дорогого накормить, как следует, насыпать ему серебра, сколько унесёт, и проводить с почётом.

Поклонившись, слуги удалились исполнять полученные приказы.

— Век буду тебе благодарен, — произнёс Артемий. — Появится какая нужда, приходи — помогу.

«А пока ты будешь пировать, — цедились расчётливые мысли, — пошлю верных людей перенять тебя по дороге. Пусть все видят, как я тебя проводил, и грешат на станичников».

— Щедрость твоя, государь, не знает предела… — знахарь поклонился, и вновь словно огонёк мелькнул в его глазах.

«Можно подумать, он мысль неизреченную читает», — поневоле подумалось Артемию.

— Мысль твою, боярин, читать, много хитрости не надо. Она у тебя на лбу огненными письменами начертана.

Артемий побагровел, словно мёртвая вода по-прежнему обжигала его лицо. Такого позора он ожидать не мог. Но сдаваться и отступать боярин не собирался.

— Умён ты, чернокнижник, — процедил он, — но одного не учёл. Я в твои тайны проник, а ты мне ничего сделать не сможешь, потому как ныне ты в полной моей власти. А уж когда я омоложусь, так и вовсе другой разговор с тобой будет.

Артемий поднял флягу с живой водой и одним глотком опростал её.

В следующее мгновение он покачнулся и всем телом грянулся на пол. Опочивальню наполнил громкий, обиженный плач.

— Государь, что с тобой? — боярыня бросилась к упавшему мужу.

— Что я и говорил, — спокойно ответил лекарь. — Омолодился твой повелитель.

— Как же — омолодился? Вон, и борода седая, и плешь на темени!

— Телом остался шестидесяти лет, а духом он теперь младенец новорожденный. Придётся тебе, матушка, не одну, а дюжину кормилиц приискивать. Твоему благоверному, ох, как много молока понадобится. Да ты не переживай, это не надолго. Через год он ходить начнёт, а через три годка они вдвоём с сыном во дворе наперегонки на палочках скакать будут. А до тех пор, пока боярин в разум не войдёт, быть тебе здесь полновластной хозяйкой. Так что ты мне ещё спасибо скажешь.

Молодая боярыня молчала, не в силах сразу осознать услышанное.

— Хлеб я в вашем доме есть не стану, а серебра возьму зачуток, да и пойду себе. Прощай, хозяйка. И ты, боярин, прощай.

Новорожденный Артемий Сухой, лёжа на полу, громко плакал басом.