Живая душа - [103]

— Сухари еще остались.

— Сколько их?!

— Все равно не смей.

Поутру пили пустой кипяток, и Ваня не прикоснулся к остаткам сухарей. Незаметно подвигал к Чуистовой. Но она тоже не тронула и сделала вид, что ничего не замечает. Ваня вздохнул, спрятал сухари в рюкзак, ушел в палатку. И больше они словом не перемолвились.

Сейчас на озере остался только один лебедь, самец. Мать увела выводок в заросли — туда, где послабей ветер и где легче доставать корм. А отец, как привязанный, раскачивается на волнах и только поворачивается грудью к ветру, чтоб не задирало перья. Он должен оставаться на середине озера, потому что отсюда хороший обзор. Сторожить необходимо. В такую погоду любят охотиться и лисы, и песцы — они шныряют в прибрежных травах и давят птицу, прячущуюся от ветра.

Лебедь внезапно вытянул шею и пронзительно крикнул, будто железом об железо ударили. Тотчас на другой стороне озера появилась из травы мать-лебедиха вместе с выводком; дружно и быстро поплыли они на середину воды.

Кто их спугнул? Чуистова обвела взглядом береговую кромку и заметила, как в одном месте змейкой раздвигается трава. Показалась на миг песцовая мордочка и скрылась. Лебеди подвигались теперь ближе к Чуистовой, и песец тоже огибал озеро, хоронясь в плещущемся ивняке.

— Иван! — негромко позвала Чуистова. — Возьми ружье, мясо на подходе…

— Олень?!

— Песец.

— Тьфу ты… Нашла мясо.

— Привередничать будешь дома, — сказала Чуистова. — У мамы.

— Его же нельзя есть!

— А я знаю, как приготовить. Секрет простой.

Это она прибавила для убедительности. Она совершенно не знала, годится песец в пищу или нет. Охотники песцовую тушку всегда выбрасывают.

— Ну, Ваня? Давай тогда ружье, я сама!

— Еще чего, — проворчал Есев, выбрался из палатки и стал спускаться к озеру. Седой ивняк вскоре заслонил его согнувшуюся фигуру; листва полоскалась на ветру, то светлея пятнами, то темнея, и ничего не было слышно, кроме шипенья и всхлипываний дождя. Затем в кустах несколько раз крякнула утка, и почти, сразу хлопнул негромкий выстрел.

Держа песца за мокрый загривок, Ваня с трудом поднимался к палатке. Песец был жалок — тощий, со свалявшейся летней шерстью, с почти голым хвостом, волочившимся по траве.

— А утку проворонил, Ваня?

— И утка здесь, — улыбнулся Есев.

Он приложил к потрескавшимся губам кулак, надул щеки — и раздалось утиное кряканье, гнусавое и хрипловатое.

— Он первым меня заметил, ну, песец-то… Поднимает башку, а ближе не идет. Пришлось такую дрянь подманивать.

— Мужчина, прекрасный охотник, добыл зверя, — сказала Чуистова. — Теперь женщина, прекрасная хозяйка, этого зверя приготовит. Ты, Ваня, пальчики оближешь.

Половина песцовой тушки была опущена в котелок, но упорно не желала развариваться. Благо еще оставался запас газа в баллончике. Наконец бульон пожелтел, всплыли хлопья накипи. Чуистова хлебнула первой. М-да… Последние сухари брошены в котелок, а варево получилось с преотвратительным запахом, да и мясо напоминает по вкусу холщовую тряпку.

— Чего ждешь? — бодро спросила она Есева. — Налегай!

— Я сейчас… — поглядывая на нее с сомнением, ответил Ваня, прихлебнул с ложки и поперхнулся.

— Но, но!.. — прикрикнула Чуистова. — Слишком разборчив! Манерничаешь хуже девчонки!..

Есев обиделся, дохлебал варево до конца. А когда дохлебал — тут же лег, и лоб его покрылся испариной, лицо побледнело. Чуистова поняла, что его тошнит. Она испугалась; она ведь действительно не знала, годится ли в пищу это варево.

— Вставай! — приказала она.

— Я… не могу…

— Вставай! Лежать хуже, понимаешь!

— Доконать меня взялась, Ия Михайловна?..

— Вставай! Нельзя лежать, надо двигаться! И вообще нечего день терять, еще пройдем по маршруту! Ты меня слышишь?!

— Не пойду.

— Нет, пойдешь!

— Не пойду, — повторил Ваня и медленно стал подыматься.

Больше часа они брели к Чум-горе, хотя никакого груза, даже походной аптечки, не взяли — только пустые мешки в руках да геологический молоток.

Вскарабкались по расселине на вершину отрога, присели отдышаться. Расселина была знакомой, не раз исхоженной. На ее левой стене, отвесной и открытой солнцу, отчетливо виднелись обнажения пород. Каждый уступчик был обмыт дождями, обдут ветрами, чист. Не стена, а наглядное пособие для студента-геолога.

Правая сторона, теневая, была укрыта рваным одеялом лишайников, там росли карликовые березки, присосавшиеся к бесплодным камням.

Разумеется, в прежних маршрутах Чуистова исследовала левую стену, с открытыми обнажениями. И если бы тут, на левой стене, отыскались признаки кварца, она перешла бы и на правую сторону. Но признаков не было, и оттого не имело смысла сдирать мхи и лишайники на правой стене. В принципе она — зеркальное отражение левой; в давние времена расселины не было, породы составляли единое целое.

Но сегодня Чуистова перешла к правой стене. Надо было заставить Ваню работать, надо было хоть как-то заинтересовать его, чтоб он забыл и это несчастное варево, и свое недомогание, и окаянный дождь, и вертолет, который не может прилететь. Сегодня нужен был риск, и Чуистова начала спуск по правой стене.

Они сдирали мох, опустившись на колени, и, вероятно, были похожи сейчас на отощавших весенних медведей, что роются в земле, откапывая червей и личинок. Мох был пропитан водой, он противно чавкал, и ноги на нем скользили. Неожиданно Чуистова ощутила, что моховая подстилка под ней стронулась и поехала вниз, и Чуистова не успела привстать, не удержала равновесия. Она цеплялась за камни, скатываясь по крутизне, обламывала ногти, обдирала пальцы, но уже понимала, что удержаться не сможет. Вырывались с корнями хилые березки, рушились мелкие камни. Она еще успела сжаться в комок, заслонить руками голову — и тут удар, ее перевернуло, она лежит на куче мха и щебенки, и только камешки еще скачут сверху, позванивая…