Живая душа - [101]

Она его долго мучила, прежде чем простить. А когда простила, Ваня совершенно по-детски обрадовался.

— Все, Ия Михайловна! Честное слово!..

— Что — «все»? Зарок даешь? Не нужны зароки, пьянствовать я и так не позволю.

— Да я не об этом… Я теперь… как собака буду тебе служить.

— Ты мне как человек служи, — сказала Чуистова, а самой даже неловко сделалось: такими преданными глазами смотрел Ваня, будто и впрямь собрался беззаветно служить до конца своих дней…

Он был на год старше Чуистовой, но у нее возникло ощущение, что он гораздо моложе и что надо относиться к нему, как к непутевому ребенку.

Он ведь действительно был непутевым. Начал заниматься в техникуме и бросил — стипендия, видите ли, маловата. Пошел работать, перевелся в заочный техникум и снова бросил — трудно заниматься самостоятельно. Зимой вдруг решил, что сделается знаменитым штангистом, сил хватит, играючи на мастера спорта вытянет… Но и этой забавы хватило ненадолго.

Родом Ваня из деревни, но странное дело — ни капли нету в нем мужицкой основательности, упрямства, терпения. Избаловали его слишком, что ли?

Под новогодние праздники Чуистова побывала у Вани в гостях. Место, где стоит деревня, красивое: речная излука, лес, крутой обрыв к Вычегде. Мать Вани живет одиноко. Дом у нее большой, но уже запущенный, и сразу видно, что не хватает ему хозяйской руки. Ступени крыльца подгнили, дверь забухла. А Ваня на это не обращает внимания: вместо того чтобы за топор взяться, гоняет, как мальчишка, на лыжах. Пригнется и махнет вниз с обрыва, петляя между деревьями, — только два снеговых крыла разбиваются о стволы…

И приятели у Вани такие же. Приезжают из города развлекаться, будто в дом отдыха; тоже катаются с обрыва на лыжах и санках, а то по снежной целине уйдут в перелески. Не на охоту, а просто любоваться тетеревами, что висят, как черные комья, на ветках берез.

А мать Вани принимает все это как должное. Хлопочет по хозяйству, суетится; к возвращению гостей тащит на стол самовар, и на лице ее не заметно ничего, кроме простодушного удовольствия. Если среди гостей есть девушки, мать заводит шутливый разговор: я, дескать, старуха уживчивая, поладила бы с какой угодно снохой, да вот не посылает господь бог долгожданной снохи…

Такой разговор завела она и с Чуистовой. Это было неожиданно, нелепо — никогда Чуистова не предполагала, что выглядит подходящей парой для Вани… Она ответила что-то резкое, смутилась, попробовала загладить резкость, и вышло совсем неловко. Мать Вани смотрела на нее почти испуганно.

Весною Ваня сказал, что матери, наверное, надоело ждать, когда бог пошлет сноху. Мать принялась за сватовство всерьез, нашла невесту, и он, пожалуй, возьмет и женится.

— Что ж, — усмехнулась Чуистова, — совет да любовь вам.

— Ия Михайловна, а можно, я ее приведу? Ну, эту невесту…

— Зачем?

— Чтобы вам показать.

И он таки привел нареченную. Девушка была небольшого росточка, пухленькая, с бесцветными глазенками. Ничего особенного.

— Как, Ия Михайловна? — спросил потом Ваня — Что скажешь?

— Что сказать? — Чуистова повела плечом. — Если просишь совета, лучше не женись.

Ей неприятна была Ванина бестактность. И вдобавок обидно было. Сколько добра она сделала Ване, сколько трудов на него положила — учила работать и в лаборатории, и в поле, заставила вернуться в техникум, решала за него контрольные задания, была и репетитором и нянькой… Все надеялась, что труды не напрасны. А теперь эти труды пойдут прахом, потому что навалятся на Ваню семейные заботы и обязанности, а если еще и детишки появятся, то вообще Ваня поменяет работу — на лаборантское жалованье семью не прокормишь…

— Значит, не женюсь, — покорно сказал Ваня. И заулыбался облегченно, будто Чуистова решила ему еще одно контрольное задание.

А если бы она посоветовала — женись? Вероятно, женился бы, и девушка с бесцветными глазенками получила бы мужа, который до конца жизни оставался бы непутевым.

Впрочем, никто не ответит, было бы это хуже для Вани или лучше. Очень щекотливый вопрос. Никогда прежде Чуистова не давала подобных советов, даже близким подругам. Считала, что советы в сердечных делах невозможны: каждый человек решает сам и отвечает сам, и не надо перекладывать ответственность на других.

А тут вдруг посоветовала, изменив своим же правилам. Все решила за другого, и Ваня Есев, наивная душа, поверил, что так будет лучше.

Чуистова тоже незамужняя. Как говорится, не сложилась личная жизнь.

Пока училась в университете, а затем, в аспирантуре, все казалось, что успеется, можно подождать. Сначала надо кое-чего добиться в жизни. Она смотрела на все трезво, женских своих достоинств не преувеличивала. Увы, она не из тех девочек, у которых уйма вздыхателей, и остается только не промахнуться и выбрать самого выдающегося. Не дано судьбой… Хороши у Чуистовой глаза — яркие, огромные, зеленоватые, хороши волосы, если беречь их от солнца, а вот остальное… Остальное надо компенсировать, к сожалению. На помощь могут прийти характер, способности, настойчивость, даже общественное положение. В конце концов не за одну внешность женщину ценят.

Так она думала, пока училась в университете и аспирантуре, а годы меж тем проходили, и вот начались экспедиции. Каждое лето, когда горожане наслаждаются отпусками, загорают на пляжах, спешат вечерами в парк — а там и кино, и музыка на танцевальной площадке, и полусумрак дорожек, и шепот и смех на скамейках, — в это время Чуистова отмеривает свои километры где-нибудь в тундре. Когда вернется в город — уже осень, слякоть да грязь, а вскоре и зима белая накатит… В экспедиции отвыкнешь быть общительной, отвыкнешь от капроновых чулочков и выходного платья и теперь стесняешься, надевая их; стесняешься своей обветренной, вечно шелушащейся кожи, выгоревших волос, покрасневших рук. Выберешься в какой-нибудь клуб на танцы, и любая горожаночка кажется по сравнению с тобой красавицей. Да и танцы теперь уже другие, незнакомые, — не успевает Чуистова следить за модой…