Живая бездна - [11]

Будет трудно сказать, какой из знаков беды заслужил бы именоваться «первым». Когда я посетил моего консультанта по распределению, я потратил час, объясняя ей, что несёт в себе моя степень и к чему она может быть приложена. Что едва ли намного лучше подготовило её к тому, чтобы помочь мне найти работу. Начали приходить письма — реально физические письма на тонкой жёлтой бумаге — из офиса администрации по делам пособий с вопросами, собираюсь ли я возвращаться в беличье колесо базового пособия. В ответ на все мои заявки, в Стравос Груп, Бейяз/Сиях и Незаконченную Историю, пришли подтверждения о получении, а после них ничего.

Меня всё это смешило три месяца. Я говорил себе и моим друзьям, что всё самое передовое всегда ошарашивает людей, которые к нему не имеют отношения. Работа моего трудового консультанта заключалась не в том, чтобы меня понимать, а в том чтобы просто наводить связи. Если у неё не получится, существуют и другие пути. Я ставил себя так, будто всё это больше неудобство, чем проблема, а перспектива вернуться обратно на базовое просто смешна. У меня диплом серьёзного университета. У меня рекомендательные письма. Дешёвое жильё, безвкусная еда, одежда из переработанного сырья и самое минимальное медицинское обслуживание отмечали то место, из которого я ушёл, а не то, в которое собирался. Заявки занимают более времени, чем я ожидал, но я смогу быть терпелив. У меня всё-таки было шесть месяцев гарантированного проживания в жилье для выпускников, пока не осталось три, а потом семь недель, а после — двенадцать дней.

Когда я уже не мог больше игнорировать тот факт, что я могу лишиться доступа к жилью до того, как куда-нибудь устроюсь, моих друзей уже большей частью раскидало по новым местам. Чувство одиночества давило мне на мозг днями и ночами напролёт. Я начал всё больше злиться на малейшие раздражители.

На практике вышло, что курс, который должен был предоставить мне больше всего вариантов, сделал из меня предмет шапочного разбора, поставив позади тех, кто занимался узкой специализацией. И это было даже не худшей из моих проблем. Я полагал, что после финальных экзаменов употребление мной ноотропов и седативных закончится более-менее само собой. В конце концов потребность испарится. А если время от времени я использую небольшую коррекцию руля, которая поможет мне идти верным курсом в удивительно сложном пост-выпускном мире, всё остальное будет не таким позорным и болезненным. Без наркотиков моё обычное нормальное состояние ощущалось вялым и разболтанным. А седативные всего лишь делали мой сон более глубоким, более спокойным, более плодотворным.

Меня накрыло, когда я сидел в кафе на улице Йигаль Алон под медным навесом, сжимая свой терминал в ладонях. За чашкой чая с маленьким коржиком я просматривал свои расходы, имея целью понять, как я могу расширить мои возможности в поиске работы, не возвращаясь на базовое. В первом приближении цифры выглядели как удар под дых. И когда я перепроверил расчеты, обнаружил то же самое. В месяцы, прошедшие с окончания моей программы, употребление мной препаратов выросло.

Не знаю, сколько уж я там просидел, но официант время от времени подходил, трогал меня за плечо и спрашивал, в порядке ли я. Я очень отчётливо помню двух молодых женщин за соседним столиком, планировавших свадьбу в то время как я приходил к пониманию, что отрицаю очевидное. Я променял Лондрину и жизнь на базовом на диплом, который не мог применить и целый букет зависимостей. И как ни крути, сейчас я был хуже, чем в те дни, которые я проводил, наблюдая, как уходит в небытиё моя мать.

Не пойму, почему я в тот момент не впал в отчаяние. Отчаяние, несомненно, лежало открытым передо мной. Но как-то не случилось. Вместо этого я составил то, что назвал своим планом спасения: список из пятидесяти рабочих позиций, которые, пусть и плохо согласовывались с моим образованием и амбициями, всё же могли удержать меня от базового; сводный счёт с теми небольшими деньгами, что у меня остались; комната в отеле, где я смогу спать, ходить из угла в угол и плакать, пока не уйду оттуда. Я сразу подал все мои пятьдесят заявок, записался в эксклюзивный терапевтический центр, без лицензии и с видом в переулок, и приготовился к аду.

Первую неделю я не спал. Моё тело ныло, как от побоев. Глаза высохли так, что зрение давало размытую картинку. Я наблюдал, как моё настроение циклично взлетало, падало, и поднималось опять, и длина волны этого цикла моей болезни становилась всё короче и короче, до тех пор, пока я уже не смог различать циклы. Ломка была похожа на голод, жажду и похоть, и я просто отложил её удовлетворение на потом, пообещав себе, что если это желание останется настолько же жестоким, когда всё закончится, то я помогу себе умереть. Я предвкушал свою возможную передозировку как фанатик, предвкушающий Армагеддон.

Я не особо помню вторую неделю. Когда я снова пришёл в себя в середине третьей недели — от аренды моей комнаты пока что оставалось десять дней — я почувствовал слабость, голод и ясное понимание того, что до сих пор я не осознавал, насколько много я теряю. Моё сознание было определённо моим. И я не мог не думать о моей матери, о том, как её болезнь ослепила её своими же собственными симптомами. Теперь я понимал её гораздо лучше. Моя собственная зависимость работала схожим образом. Измождённый лечением, я искал во сне спрятанные двери, открывающиеся в комнаты, полные книг и научных инструментов, в которых я когда-то бывал и про которые забыл и не был в состоянии определить их положение. Метафора была прозрачна. Я дал клятву, что никогда больше не стану подвергать своё сознание такой опасности, хотя, как бывает после всех решительных заявлений такого рода, с тех пор я её основательно нарушил.