Жития византийских Святых - [119]

 пришел великий во епископах Элин в сопровождении сонма мужей, словно по некоему знаку певших: “Путь [456]праведника прям; ты уравниваешь стезю праведника”. ^[568] Это укрепило веру спутников Евгении, а ее, разумеется, весьма обрадовало. И, воспользовавшись случившимся, она еще больше воспламенила евнухов к благочестию. Евгения сказала им многое, что подобало времени и месту: не по случайности, а по Божиему предвидению, говорила Евгения, она услышала это песнопение, а прежде псалмы Давида — они призывали ее к благочестию, а звучащие сейчас слова призывают на стезю подвига. Сказав так, она вместе со своими спутниками присоединилась к толпе поющих и пошла с ними. И тогда Евгения от этих людей узнала о многих досточудных деяниях Элина. Они рассказывали, сколь великие муж этот творил чудеса: часто, когда ему надобен был огонь, нес угли в своей одежде, и она нисколько не повреждалась от жара. А еще они передавали о многих других чудесах, совершенных им и тоже достойных того, чтобы о них поведать и их вспомянуть. Рассказывали, что некий волхв по имени Зарий, достигший высот этого своего злодейского искусства, на погибель многих пребывал в этих местах, многообразно и коварно вводя людей в обман. Наряду с другими своими нечестивыми деяниями он дерзнул и на такое богопротивнейшее — распространил молву среди жителей, будто он — посланный Христом благодетель и добрый наставник. Элин же — обманщик, который неправо присвоил себе честь наставничества. Зарий полагал, что, если возбудит паству против пастыря, невозбранно подступив к находящимся без присмотра овцам, уловит эту богатую добычу для отца своего диавола. [457]Говоря подобное, он своим коварством добился доверия. Вы ведь знаете, сколь могущественно зло и с какой великой легкостью привлекает оно людей. Потому-то толпа, приблизившись к Элину, потребовала, чтобы он либо склонил волхва, либо вступил с ним в прение, а сама желала присоединиться к победившему. Элин радостно соглашается подвергнуть себя испытанию в споре, ибо уповал на Христа. То же, что Зарий взял себе союзником того, кто надмевался своим богопротивным чудодейством, он почел пустым устрашением. Когда наступил назначенный день, Элин отправился на состязание. Сначала, ревностно нападая на противника, он изобличал волхва многими доказательствами, но, когда увидел, что оружие волхва — самонадеянность и он тщится добыть победу бесстыдством, а не верностью истине, Элин предоставил испытанию решить исход прения и предложил развести посреди города огонь, чтобы оба они вошли в его пламя; кто, по словам Элина, останется невредим и не подчинится огню, подлинно послан Христом и достоин наставлять его клир.

Так и было сделано, и когда пламя уже взвилось вверх, Зария охватил страх, и он потребовал, чтобы Элин первым взошел на костер, по-видимому думая в душе своей, что, если Элин не отважится, покроет себя позором, а если дерзнет, погибнет; ему же, коль скоро он избавится от этого неустрашимого противника, без усилий достанется победа, и он сможет привлечь к себе всех. Когда этот божественный муж согласился первым подвергнуться испытанию и, помолившись, взошел в огонь, пламя обнаружило его великую святость, не [458]дерзнув коснуться даже волос. Хотя волхв, с очевидностью обличив свой страх перед испытанием, при виде этого в трепете и ужасе пытался отступить или скрыться, надев шлем Аида, ^[569] но, подталкиваемый толпой, против воли вошел в пещь. Пламя тут же охватило волхва и пожирало с невиданной быстротой, так что, если бы великий Элин, сжалившись над несчастием Зария, не успел вытащить из огня этого тотчас же опаленного и жалкого человека, он сгорел бы дотла вместе со своими волхованиями и коварными уловками. Так огонь и истина победно попрали обман.

Слушая этих людей, блаженная в великом своем ликовании испытывала различные чувства — радовалась, дивилась, просила, чтобы они отвели к епископу ее и сопровождающих ее братьев, дабы все вместе они стали жить в этом монастыре. Упрашивая их с упорной настойчивостью, она убеждает одного из толпы — его звали Евтропий — сделать для нее это и передать просьбу ее епископу. Евтропий заверяет, что епископ выслушает его на досуге, когда воротится к себе и малое время отдохнет.

Беседуя между собой, люди приблизились к монастырю и вошли туда вместе с епископом; вслед за монахами вошла и Евгения, ибо ее невозможно было отличить от юноши благодаря остриженным волосам и мужской одежде. Когда Евтропий отправился было, чтобы сказать епископу о ней, тот, прилегши после божественного таинства на постелю, видит такой сон: ему представилось, будто какие-то мужи благоговейно несут кумир женщины, который почитается у них Богом, а он, [459] опечаленный заблуждением этих людей, говорит к их богине: “Как же ты, будучи сотворением Божиим и нашей сорабыней, дозволяешь этим людям поклоняться тебе и уподоблять тебя Богу?”. Услышав это, кумир тотчас выскальзывает из рук несших его мужей и идет за епископом, говоря такие слова: “До тех пор я не отступлю от тебя, пока не приведешь меня к моему создателю”. Такое увидел во сне Элин. Пробудившись, он недоумевал, что может значить его сон. Тут перед ним появляется Евтропий, который начинает рассказывать об Евгении, говоря о ней как о мужчине: “Трое мужей,— говорит он епископу,— братья по духу своему и братья по плоти, единодушно отверглись языческой веры и теперь в твоем стаде пришли ко Христу и желают приять божественное крещение, а затем постриг и быть сопричислены здешним монахам. А так как они молоды и весьма привязаны друг к другу, то просят еще, чтобы всегда и все было у них общим — и труды, и кров, и прочее, и чтобы здесь они были нераздельны, соединенные именем Христовым. Так сказали эти мужи со слезами и с горячей мольбой все это передать тебе”. Блаженный Элин, уяснив себе из этого рассказа увиденный сон и возблагодарив, как полагается, за все Бога, велит ввести всех троих к себе. Когда они взошли, Элин тотчас протянул Евгении правую руку и, заговорив с нею ласково, с приветливым и веселым ликом осведомился об их именах, роде и отечестве. Она же отвечала с приличествующей стыдливостью и подобающим деве смущением: “Родина наша, о божественный старец, преславный Рим, и род свой мы ведем