Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [29]
35
Что же было после этого с великим? Он всю ту ночь стоял, неизъяснимо наслаждаясь необыкновенной красотой того блаженного Божества и изливающимся от Него неизреченным сиянием. Когда же прошла ночь и чудесное Боговидение прекратилось, а он после вышеестественного исступления пришел в себя и возвратился в естественное состояние, то, подобно тому как испытавшие (то же самое) древле, после прекращения Богоявления на Фаворе, услышали от бывшего вместе с ними Господа повеление никому не рассказывать о видении, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, так и он не только положил надолго молчание на уста свои, но даже не захотел быть видим кем-нибудь после того страшного видения, так что никто не видел, чтобы он после этого покинул свое жилище (του δοματίου), совершенно изменившись, постоянно находился в исступлении, непрестанно представляя в уме явившуюся ему тогда красоту лица Господня и все время проливая ручьи неизъяснимо радостных слез. Однако нельзя было укрыться такому светочу добродетели или остаться совершенно незамеченным дивному благоуханию великих духовных дарований, потому что невозможно ведь, чтобы (человек), несущий ароматы (в недрах)[176], остался незамеченным, хотя бы и хотел этого, так как благоухание естественно будет исходить оттуда и не может быть удержано, но разносится воздухом и весьма остро вследствие этого действует на чувства встречающихся. Поэтому к нему со всех сторон стали стекаться толпы монахов, подвизавшихся около Иордана, а также вся Палестина и от Сирийского языка исповедующие православную христианскую веру. Но он решительно ни с кем не разговаривал, как я сказал, а часто и совсем не показывался. Однако этим он не угасил огня благого их желания. Напротив того, пламень любви благодаря этому разгорелся у них еще сильнее, и они еще ревностнее стали к нему стекаться, чтобы по крайней мере увидеть блаженное лицо его, которого ничто не было приятнее и (в смысле духовной пользы) полезнее, так он всех до чрезвычайности поражал превосходством ангельской жизни, и не было никого, кто бы, увидев его или услышав о нем, не получил величайшей пользы! И наконец, убеждают-таки блаженную душу, полноту смирения и рай любви, и он с более тонкими по уму и украсившими душу упражнением в разнообразных добродетелях (стал изъясняться) знаками, а иногда отвечал и на вопросы их. И вот они, узнав отсюда о глубине его мудрости и высоте созерцания, исполнились самой чистейшей любви и удивления к нему и стали называть его отцом и учителем, нисколько не уступающим дивным тем отцам, разумея Антония, Савву[177] и подобных им. Он же, по смиренномудрию припадая ко всем и руки и ноги их целуя с великою, можно сказать, радостью и простотою – что еще сильнее покоряло их души, – как бы привязал их к себе, и они решительно не могли оставить его.
36
И вот оканчивался уже третий год, как великий жил в пещере и слава о нем, как я сказал, разносилась повсюду и все были исполнены удивления по отношению к нему. Но это для него было решительно невыносимо, и он с трудом переносил всеобщий почет и славу, которые с каждым днем все увеличивались. Видя же, что его уединение и безмолвие часто прерываются, он тайно от всех оставляет пещеру и землю ту и сколько возможно скорее, перешедши через Иордан, вступает во внутреннейшую и ни для кого не доступную пустыню, именно ту, в которой, говорят, с великим Зосимою встретилась известная дивная и высокая египетская подвижница[178]. Туда и он, как бы подражая ей, сняв последний хитон, с великою радостью приходит. Ибо он никак не мог оставаться спокойным, уязвленный сладчайшею стрелою Господней, но постоянно имея в уме с неизреченной любовью явившегося Господа и не желая лишиться и на малое время сладчайшего Его света, обращался к Нему с вопросами: «Где Ты живешь и отдыхаешь?», «Покажи мне славу Твою, чтобы я разумно увидел Тебя», «Дай мне красоту образа и величие усыновления и почесть Твоего царства, быть общником которого Ты, человеколюбивый Господи, человеколюбиво удостоил меня выше всякого слова!» Так безмолвно взывая ко Господу, он ходил по великой той пустыне, как бы по какому-нибудь морю, с обнаженными головой и ногами, а также и всем телом, только для благовидности подпоясанный рубищем, как и прежде, не имея решительно никакой пищи или пития – разве случайно попадались ему дикие травы и несколько капель воды, и то через несколько дней, так как и это редко бывает в весьма сухой той пустыне, – и представляя поистине страшное зрелище, приводившее в удивление и самое естество Ангелов.
И вот, когда великий подвижник Царствия Божия охотно пребывал в той пустыне, некогда случилось ему зайти в самую суровую и чрезвычайно безводную местность, настолько сухую, что целых пятьдесят дней не встречалось ни травы, ни дождя или росы из облаков и никакой текущей из земли воды. Поэтому когда он лишился мало-помалу естественной влажности, у него почти уже прекратилась и жизнь, и, мало чем отличаясь от мертвеца, он упал на землю, едва дыша и ожидая Ангела, как сам он потом говорил, имевшего принять его душу. Когда же он так лежал там и, отказавшись от всякой надежды на здешнюю жизнь, только смотрел вверх и ожидал Ангела, как я только что сказал, вот в чрезвычайном блеске предстает и ожидаемый посланник Божий, светлый Ангел, но не для того, чтобы взять его душу, как он думал, а для того, чтобы влить в него силу и принести (ему), изнемогшему, прохладу и преславно, как требовалось, изменить к лучшему и душу его и тело. Ибо некое неизреченное благоухание, вместе с ним сошедшее, а также и роса вместе и свет освежили на земле лежавшего подвижника и все то место всецело преобразили. Взяв за десницу лежащего, явившийся восставляет его, ласково возвращает ему здоровье и любезно, как бы какой-нибудь старый друг и знакомый, говорит: «Мужайся, друг, и крепись, и пусть с этих пор не будет у тебя никакого страха, ибо сам я буду везде союзником твоим непобедимым, так как это мне поведено Богом!» И не успел еще явившийся возвестить повеление Царя, как свет, более дивный и более блистательный, чем прежде, излившись на него, явил его самого царем, как и раньше уже было сказано. Исходившие от этого света неизреченный блеск и благоухание, возбуждавшие ненасыщаемое желание, высшее всякой страсти, тотчас делаются для него всем – и пищей, и силой, и защитой от разнообразных скорбей, и многообразным восполнением недостающего, ибо, как учат испытавшие это боногосцы, когда изменяется душа, тогда вместе с ней испытывает блаженное изменение и соединенное с ней тело. «Душа ведь, – говорит блаженный Максим, – делается Богом причастием Божественной благодати, так что вместе с ней обожается и тело по причине соответствующего причастия обожения».
