Житие Дон Кихота и Санчо - [59]

Вера Санчо в Дон Кихота не была мертвой, иначе сказать, обманчивой верой, что покоится на неведении, то не была вера угольщика,¹²⁹ ни тем более вера цирюльника, покоящаяся на восьми реалах. Напротив, то была истинная вера и живая, вера, питающаяся сомнениями. Ибо лишь сомневающиеся верят по–настоящему, тот же, кто не ведает ни сомнений, ни соблазнов, покушающихся на его веру, по–настоящему не верит. Истинная вера держится на сомнении; пища ее — сомнения, ими живет она и всечасно сама себя завоевывает, подобно тому как истинная жизнь держится на смерти и сама себя всеминутно обновляет, потому что жизнь есть непрерывное созидание. Жизнь, которая не таила бы в себе смерти, которая только копила бы непрерывно, ничего не тратя, была бы всего лишь вечной смертью, покоем камня. Кто не умирает, тот не живет; не живут те, кто не умирает ежеминутно, чтобы тут же воскреснуть; и кто не сомневается, тот не верит. Вера держится тем, что разрешает сомнения; а если, разрешив одни, порождает тем самым другие, то, в конце концов, разрешает и эти последние.

Санчо видел, что его господин совершает безумства, что мельницы это мельницы и никакие не великаны, что неотесанная мужичка, которая повстречается им близ Тобосо, не только не Дульсинея Тобосская, но даже не Альдонса Лоренсо, но при всем том верил своему господину, и верил в своего господина, и верил в Дульсинею Тобосскую, и в конце концов, как мы увидим, уверовал в то, что она заколдована. Твоя вера, Санчо, и есть вера в полном смысле слова, не чета вере того, кто говорит, что принимает некую догму, а сам не понимает даже буквы ее, не то что духа; случается даже, что и знать ее не знает; твоя вера и есть вера, не в пример вере угольщика, утверждающего, что правда — это то, что написано в одной книге, которой он не читал, потому что читать не умеет, да и не знает, о чем в той книге говорится. Ты, Санчо, как нельзя лучше понимал своего господина, ибо все речи, что вел он с тобою, были очень ясные и очень понятные; и все же ты видел, что глаза твои говорят тебе совсем иное, и подозревал, что господин твой заговаривается, поскольку безумен, и ты сомневался в том, что увидишь то, что видит он, и вопреки всему верил Рыцарю, ибо следовал за ним путями его. И когда разум твой говорил «нет», сердце твое говорило «да», и воля твоя вела тебя вопреки рассудку твоему и повинуясь вере твоей.

В том и состоит плодотворная и спасительная вера, чтобы велась борьба меж разумом и сердцем, меж чувством и рассудком, чтобы чувство говорило «да», когда разум говорит «нет», и наоборот; в этом, а вовсе не в том, чтобы привести их к согласию; по крайней мере, для Санчо и ему подобных. И даже для Дон Кихотов, ибо, как мы увидим, и Дон Кихот подчас сомневался. И да не усомнимся мы сами в том, что очами плоти Дон Кихот видел мельницы как мельницы, а постоялые дворы как постоялые дворы¹³⁰ и что в глубине души признавал реальность видимого мира — хоть и реальность всего лишь видимую — но в эту реальность он вкладывал субстанциальный мир своей веры. И лучшее тому доказательство — великолепный диалог меж ним и Санчо Пансой, когда сей последний вернулся в горы Сьерра–Морены дать своему господину отчет о посещении Дульсинеи. Безумец, как правило, проникновенный комедиант, он принимает комедию всерьез, но не обманывается и, исполняя роль Бога, короля либо зверя, отлично знает, что он не Бог, не король и не зверь. И разве не безумец всяк, кто принимает мир всерьез? И разве не следовало бы всем нам быть безумцами?

И тут мы добрались до самого грустного момента в истории Дон Кихота Ламанчского, когда в душе его потерпел поражение Алонсо Кихано Добрый.

Случилось, стало быть, так, что когда Санчо собрался возвратиться к своему господину, он увидел трех крестьянок, выехавших из Тобосо на ослах или ослицах; и он представил их Дон Кихоту как Дульсинею и двух ее прислужниц и сказал Дон Кихоту, что они едут к нему навстречу. «Боже милосердный! — воскликнул Дон Кихот. — Что говоришь ты, друг Санчо? Смотри, не обманывай меня и не пытайся ложной радостью облегчить мою неподдельную печаль». «Да какой мне прок обманывать вашу милость, — возразил Санчо…». Выехали они на дорогу, увидел Рыцарь всего лишь трех крестьянок, оруженосец упорно утверждал, что это Дульсинея и ее прислужницы, господин его, вопреки своему обыкновению, упорно верил свидетельству чувств своих, и Санчо с Дон Кихотом обменялись ролями, хотя бы по видимости.

Эпизод с околдованием Дульсинеи производит впечатление самое печальное. Санчо разыграл свою комедию: схватил за уздечку осла одной из крестьянок, упал на колени и обратился к ней с речью, которую для нас сохранила история. Дон Кихот взирал вытаращенными глазами и помутившимся взором на ту, кого Санчо именовал королевой и госпожою и в ком он, Дон Кихот, вознадеялся узреть Дульсинею, а Алонсо Кихано, затаившийся в глубине души его, надеялся увидеть Альдонсу Лоренсо, по которой безмолвно вздыхал двенадцать Лет и лишь четырежды насладился ее созерцанием. Дон Кихот преклонил колена и устремил вытаращенные глаза с помутившимся взором на ту, кого Санчо именовал королевой и госпожою; но видел перед собой «всего только крестьянскую девушку, довольно некрасивую, круглолицую и курносую». Вот, о Рыцарь, твой Санчо, воплощение человечества, твой спутник и вожатый, являет тебя очам Славы, по коей ты столько вздыхал, а ты видишь в ней всего только крестьянскую девушку, и довольно некрасивую.