Житие Дон Кихота и Санчо - [57]

Есть недоумки, утверждающие, что лучше быть довольной свиньей, чем несчастным человеком; а есть и такие, которые проливают слезы умиления над тем, что именуют святым неведением. Но тот, кто сочувствует человечности в человеке, предпочитает ее, пусть даже в самом глубоком несчастии, сытости свиньи. А потому надо расшевеливать умы ближних, докапываться до их мозгов и творить благое дело милосердия, пробуждая спящего при близящейся опасности или при виде красоты. Надо будоражить умы, вселять в умы и души могучие порывы, даже если знаешь, что порывы эти неосуществимы. Надо вытащить Санчо из дому, разлучить с женой и детьми и отправить на поиски приключений; надо сделать из него человека. Покой достижим — глубокий, внутренний, душевный покой; но достигается он только при условии, что откажешься от мнимого покоя домашней и деревенской жизни; треволнения ангела в тысячу раз сладостнее, чем безмятежность животного.

И даже не только треволнения, но и горести, «сильнейшая и сладостная мука», о которой повествует нам в «Книге моей жизни» святая Тереса (глава XX, раздел 8).

А святое неведение — это еще что такое? Неведение не свято и не может быть свято. Что это значит — завидовать покою того, кто никогда не задумывался над высшею тайной, не заглядывал за пределы жизни и смерти? Да, знаю я эту песенку, знаю эти слова: «Какая славная подушка — Катехизис! Сын мой, верь и спи; и сподобишься благодати, не вылезая из кровати».¹¹⁹ О племя, одержимое трусостью, и притом самой пагубной ее разновидностью — нравственной трусостью, которая дрожит и пятится, не в силах заглянуть в наитемнейшую тьму!

Послушай, Санчо: если бы все те, кто завидует — на словах по крайней мере — спокойной жизни, услаждавшей тебя, покуда твой господин не сбил тебя с панталыку, так вот, если бы все они знали, что такое борьба за веру, то, поверь мне, не расхваливали бы тебе так веру угольщика.¹²⁰ Мое тело живет благодаря тому, что ежесекундно борется со смертью, и душа моя жива тем, что борется со смертью ежесекундно. И так вот идем мы на штурм новой истины, попирая обломки той, которую низвергла наша логика; и обломки громоздятся друг на друга, и когда‑нибудь с самой вершины этой колоссальной груды низвергнутых истин внуки наших внуков провозгласят победно последнюю истину и добьются таким образом бессмертия человека.

Возрадоваться должен был Санчо всем трудам своим, и тяготам, и напастям, включая подкидывание на одеяле: ведь он зато обновился и кихотизировался в общении с Дон Кихотом, так что из тупого и темного Санчо Пансы, каким был до того, превратился в бессмертного оруженосца бессмертного Рыцаря Дон Кихота Ламанчского; и пребудет им на веки веков. И Санчо с полными слез глазами предался на волю своего господина.

А следствием того было вот что: прошло немного дней, и однажды под вечер «незаметно для всех, кроме бакалавра, который пожелал проводить их с полмили, выехали они по дороге в Тобосо».

Глава VIII

в которой рассказывается о том, что случилось с Дон Кихотом во время поездки его к сеньоре Дульсинее Тобосской

И по дороге Дон Кихот толковал о Герострате¹²¹ и о славолюбии, питавшем его героизм. И Дон Кихот не преминул углубиться в глубины мудрости Алонсо Доброго, пустившись в рассуждения о том, как суетна слава, «которой можно достигнуть в преходящей жизни здесь, на земле; ибо земная слава, как бы долго она ни продолжалась, все равно окончится вместе с миром, конец которого нам предуказан».

Я житель, солнечной небесной шири, Я гений славы — так прими ж венец: Ты станешь лучшим стихотворцем в мире…

А миру, говорят, придет конец, —

пророчит Сагромор в поэме Эуженио де Кастро.¹²²

Начинается третий и последний выезд Дон Кихота, и мы увидим, как погружается он в бездну своей мудрости, пока не скроется там навсегда, явив пример того, как должно умирать.

Санчо, вдохновившись словами своего господина и убедившись в том, насколько слава святых превосходит славу героев, сказал Дон Кихоту, что им бы нужно сделаться святыми, и тогда они куда быстрее достигнут доброй славы, к которой стремятся; и сослался при этом на пример святого Диего де Алькала и святого Педро де Алькантара, канонизированных как раз в ту пору.¹²³

«Вот увидите, когда‑нибудь мне будет поклоняться весь мир», — говаривал беднячок из Ассизи,¹²⁴ по рассказам Трех товарищей (4)¹²⁵ и Фомы из Челано (2 Чел., 1, I);¹²⁶ и те побуждения, которые одних подвигли на героизм, других подвигли на святость. Подобно тому как Дон Кихот, начитавшись рыцарских романов, ринулся в мир, Тереса де Сепеда, еще в детские годы начитавшись житий святых, которые, казалось ей, «дешевейшей ценой покупали путь к блаженству в лицезрении Бога», сговорилась со своим братом уйти из дому в странствие, жить Христовым подаянием и добраться до земли мавров, дабы там их обоих обезглавили; убедившись в невыполнимости этого плана, брат с сестрой порешили стать отшельниками и в саду, что был у них при доме, пытались в меру сил своих сделать себе подобие скитов¹²⁷ («Книга моей жизни», главы I, II). Об Иньиго де Лойоле мы уже говорили, ссылаясь на биографа его, падре Педро де Риваденейру.