Житейские сцены - [99]
— Fatum! — произнес Костин, прочитав письмо.— Так угодно судьбе!.. Бог с ним, с Петербургом… везде можно жить, везде есть люди. Может быть, мне и действительно удастся что-нибудь сделать… Загарин прав,— русскую жизнь посмотреть поближе недурно… Добрый он человек, не забыл о товарище… и счастливец — сейчас напал на настоящую дорогу… нашел себе полезную деятельность!
Вот каков только этот дядюшка? — прибавил Костин, почесывая затылок и сделав гримасу.— Не очень я доверяю благонамеренности таких господ!.. А впрочем, может быть, он принадлежит к этой молодой администрации, стремящейся искоренять злоупотребления…
На этой утешительной мысли Костин был прерван новым звонком.
«Кто это? — подумал он…— Не Степанов ли: вот бы потолковать-то с ним, посоветоваться…»
Он опять бросился к двери. Но судьбе решительно угодно было поражать его неожиданностями.
На крыльце стояла молоденькая хорошенькая девушка, в розовом кисейном платье, в большом платке и с черной косынкой на голове.
— Саша! — воскликнул Костин, делая шаг назад.
— Что — не ждали? — спросила девушка, входя в комнаты…
— Никак не ждал, мой дружочек! И как ты вздумала завернуть в наши края? Садись-ка, да вот сюда в кресла — здесь покойнее.
Саша развалилась в кресле, стоявшем у окна, и закинула назад хорошенькую головку.
— Ух! как хорошо… совсем утонешь; вот так кресло!
— Как ты похорошела, Саша!.. Надо тебя непременно показать Сорневу (так звали знакомого Костину художника, собиравшегося ехать в Италию): он с тебя портрет снимет.
— Да зачем ему мой портрет; что он с ним будет делать?..
— У него альбом есть такой, куда он рисует все хорошенькие головки, которые ему попадаются… И ни одной нет такой, как у тебя…
— Ну да, конечно! Ах вы — надсмешники…
— Вовсе нет, ну посмотри сама.
Он взял со стола круглое зеркальце, служившее ему туалетом, и поднес к глазам Саши. Она засмеялась и отодвинула зеркало рукой; однако ж украдкой, искоса бросила в него взгляд. Костин подметил это.
— А все-таки посмотрелась,— сказал он.— Плутовка!
Саша покраснела.
— А врете… Вот вы бы лучше конфетами поподчивали. Я так давно конфет не ела, ужасть!
— Саша! — воскликнул Костин, вытряхивая перед ней кошелек, из которого посыпалась медь, и несколько двугривенных покатилось по столу: — Вот мое достояние…
— Что так? аль прокутились…
— Как быть! Завтра получу за уроки — так куплю, сколько хочешь. А теперь не велеть ли чайку, а?
— Ну, пожалуй, хоть чайку…
— А пока ставят самовар, ты мне расскажешь, что ты делала с тех пор, как мы не видались… Ты все у швеи у этой живешь?
— У ней,— да сходить хочу…
— А что — жить дурно?..
— Да, все лается день-деньской: то́ не так да другое не так… тихо, говорит, шьешь да чистоты нет… Вчера мужскую рубашку немножко спалила гладимши,— так что́ крику было́!.. А за что? Совсем крошечное пятнышко, даже чуть заметно. Никогда, говорит, из тебя хорошей швеи, девка, не выйдет,— тебе бы все только в окошко глазеть…
— Э, да какая она у тебя строгая, и в окошко посмотреть нельзя.
— Так и гонит прочь, как только подойдешь: все боится, чтобы не сманили нас… Да уж смотри — не смотри, а коли кто захочет… Знаете, говорится: шила в мешке не утаишь — девушки под замком не удержишь.
— А ты, чай, любишь у окошечка посидеть?..
— Да еще бы не посидеть. Все шить да шить — глаза заболят. А мимо такие славные кавалеры ездят…
— И за тобой волочатся?
— Как же, непременно!.. Там и получше меня есть. Вот Полинька Костяковская, недавно к нам поступила,— барская она, помещицы Костяковой,— просто картинка писаная! Глазки томные, знаете, брови дугой. Прелесть! Уж кабы я мужчиной была, беспременно бы влюбилась… Если теперь ее одеть хорошенько — получше иной барыни будет.
— А я все-таки не советовал бы тебе от швеи отходить.
— Почему так?
— Да покамест будешь другое место искать, от работы отвыкнешь, а там уж и вовсе не захочешь на место поступать.
— Небось не отвыкну…
В эту минуту мимо окон проскакала щегольская пролетка, в которой сидел мужчина с дамой, очень пестро одетой,
— Эх, как закатывают! — воскликнула Саша.— Что это, господи — хоть бы немножко пожить в свое удовольствие, как господа живут.
