Жить не дано дважды - [10]

Мама не плачет. Я стою в подъезде и смотрю, как она уходит — маленькая, в потертой шубке. Она не оглядывается, она сильная, моя мама. Может быть, она уже плачет.

Я плачу тоже. После доклада старшему лейтенанту Величко.

— Товарищ старший лейтенант!.. Казакова возвратилась после получасовой встречи с матерью!

Тут из меня выливаются слезы. Просто так льются, сами по себе. Старший лейтенант Величко кладет мне на голову руку и мягко говорит:

— У нашей маленькой, оказывается, ненастная погода?

Я улыбаюсь сквозь слезы, рукавом гимнастерки промокаю глаза и бегу на последние занятия. Завтра распределение. Я вдруг пугаюсь: а что если эти слезы зачтутся мне?

Дело в том, что не все, окончившие школу, попадут в тыл врага. Только самые стойкие, самые выдержанные. В эти месяцы проверялись наши характеры — привычки, мысли, увлечения. Например, одну девочку оставили радистом при части только потому, что она любила поесть. У нее это была просто страсть — она даже просилась дневалить на кухне.

И не только эту девочку не отправили потом на задание — кто-то тайны не умел хранить, кто-то неустойчив характером, кто-то жаден до тряпок. Мало ли как у таких повернутся мысли в тылу врага, где нет ни командиров, ни учителей, ни товарищей. Командование должно быть уверено в том, кого посылает, что он и наедине с собой останется честен, смел, устойчив.

Вот почему сейчас я испугалась за свои слезы…

Но старший лейтенант кивнул:

— Я знаю все, Казакова. Я беседовал с вашей мамой, прежде чем вызвал вас… Ваша мама героиня, Казакова.

— Спасибо! — воскликнула я от радости. — Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

— Идите!

Словно на крыльях, помчалась я вверх по лестнице.

На втором этаже столкнулась с нашей ротой. Занятия окончились. Я подстроилась к Маринке и шепнула ей на ухо:

— Я все знаю. Не переживай. Тебя теперь наверняка пошлют в тыл.

Маринка благодарно улыбнулась. Но лицо так и осталось грустным. Конечно, нелегко это — расстроить отца, отправляющегося на фронт. Может быть, увидеться им никогда не придется. Теперь никто ничего не может знать заранее.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

1.

Новый, 1944 год…

Мы его встретили дома. То есть в части, куда нас отправили из разведшколы и куда мы прибыли 26 декабря. Это была действующая часть, покидали мы ее тогда, когда уходили на задание. Но с задания — опять сюда.

Стол — как в довоенное время. Готовили сами, пекли, жарили, варили, солили. У своих хозяек — мы жили в селе — одолжили посуду, вилки. Даже вино было — старшина принес. А мужчин не было, если не считать вестового нашего командира, раскудрявого и развеселого баяниста Ванюши. Под Ванюшин баян мы и танцевали, и пели, и грустили. Каждой было о ком вспомнить в новогоднюю ночь. Я вспоминала Танюшу, Нату, Платончика — как они без меня? Вспоминала Сережку — может быть, домой уже письмо от него пришло? Может быть, мама ждет мой новый адрес, чтобы переслать его?

Таня Захарова вдруг прислонилась к моему плечу щекой, всхлипнула, смахнула пальцем слезу.

— Папу жалко… Он нам на Новый год бо-о-льшущий пирог пек.

С Таней я подружилась в дороге. В школе ее мало знала, она из другой роты. Даже не знала, как ее фамилия. Только удивлялась — такая красивая девушка, похожая на цыганку, глаза чуть не на все лицо — жгучие, черные, блестящие. Кожа на лице смуглая и нежная. А в дороге мы с ней подружились, и она все рассказала. Она действительно цыганка. Отец у нее был шеф-поваром в «Метрополе», два брата — артисты балета. Сама Таня, как и я, не кончила школы.

Отец Тани погиб в ополчении под Москвой в 1942 году. Таня тяжело переживала утрату.

— Ты отомстишь за него, Танечка, — сказала я и обняла Таню за плечи. — Мы все отомстим за него. Только бы скорее на задание.

За музыкой мы не слышали, как подошел майор Киселев.

— Вы что носы повесили?

Он смотрел на нас сверху вниз прищуренными глазами. Он вовсе не щурился, просто у него были такие веки — большие, тяжелые, а взгляд, как у Сережки, со смешинкой. Поэтому, казалось, что майор все время щурится. Мы ему в первый же день прилепили кличку — Прищуренный, и уже только так называли между собой.

— Скоро на задание, товарищ майор? — спросила Таня.

Майор улыбнулся:

— Не совсем скоро, девушки. Не торопитесь поперед батьки в пекло.

Кажется, Катя Кулакова спросила:

— А что мы будем делать?

Прищуренные глаза майора смеялись.

— Что будете делать? — переспросил он. — Выйдете замуж и…

— Замуж! — ахнула Маринка. — Почему замуж?

Майор откровенно смеялся.

— Чтобы не засиделись в невестах. Состаритесь, кто вас возьмет?

Девушки рассмеялись — нам до старости еще лет сто прожить надо. Только Лена Денисенко осталась серьезной — видимо, за шуткой она чувствовала правду. А румяная Лена Сорокина спросила:

— И нашу Маленькую выдадим?

— Маленькой — самого большого жениха найдем, — пошутил майор. — Весь фронт перевернем — найдем.

Мы опять хохотали. Больше всех — веселый Ванюша-баянист. Он стал уговаривать майора, чтобы и ему невесту оставили. Неизвестно, когда война кончится, и он, Ванюша, тоже может состариться.

Шутка, как всякая шутка, забылась. Тем более, что уже на следующий день майор Киселев вызывал нас к себе, по одной, долго беседовал. Обо всем расспрашивал — о настроении, о родных, о близких. Предупреждал о том, как тяжела жизнь разведчика, и что мы можем в любой момент отказаться, если почувствуем неуверенность в себе. Никто не отказался — даже Маринка, вечно неуверенная в себе.