Жить - [6]

— Кто погладит б… зад, тот просадит все подряд.

Я увидел, что выигрыш опять за мной, и сказал:

— Лун Эр, тогда помой руки.

Он ответил со смешком:

— Сперва рот оботри, а потом говори.

Цзячжэнь снова потянула меня за полу.

Смотрю — опять она на коленях и тихо просит:

— Пойдем.

Чтобы я потащился за бабой? Вконец решила меня опозорить? Меня обуял гнев. Я посмотрел: Лун Эр с дружками надо мной смеются. Я заорал:

— Пошла вон!

А Цзячжэнь опять:

— Пойдем.

Я дал ей две оплеухи. Ее голова мотнулась туда-сюда, как бубенчики на погремушке. И когда я ее ударил, она продолжала стоять на коленях.

— Пока ты не вернешься, я не встану.

Сейчас вспоминаю, и сердце ноет. Каким же я был уродом! Свою верную жену бил и руками, и даже ногами. Я ее бью, а она на коленях. В конце концов мне надоело, я ее оставил. Она стояла с растрепанными волосами, закрывала руками лицо, мокрое от слёз. Я взял горсть выигранных монет, дал двум парням, что стояли рядом, и велел оттащить ее:

— Чем дальше, тем лучше.

Когда Цзячжэнь тащили, она держалась за живот — с моим сыном. Она не плакала, не кричала. Ее дотащили до двери, выкинули на улицу. Она оперлась о стену, встала и пошла одна, в кромешной тьме. Позже я спросил ее: она тогда ненавидела меня? Она покачала головой:

— Нет.

Моя жена, утирая слезы, добрела до рисовой лавки своего отца. Она долго смотрела, как по стене в свете керосиновой лампы ходит тень его головы; она знала, что отец сверяет счеты. Постояла, порыдала и пошла.

В ту ночь Цзячжэнь прошла до дома по ночной дороге десять с лишним ли[7]. Женщина, одна, с семимесячным Юцином в животе[8]. Заливались лаем собаки. Дорогу развезло от ливня.

За несколько лет до этого Цзячжэнь была ученицей. В городе появилась вечерняя школа. Цзячжэнь в маньчжурском платье из лунного шелка, с маленькой керосинкой в руках шла с подругами на уроки. Я увидел ее на повороте. Она прошла, покачивая бедрами, ее высокие каблуки стучали по камням, как капли дождя. Я не мог оторвать глаз. Цзячжэнь была красавица. Из-под гладких волос выглядывали мочки ушей. На шелке в такт шагам морщились складки. Я решил, что она будет моей женой.

Когда Цзячжэнь прошла, весело болтая с подругами, я спросил сидящего на земле сапожника:

— Чья это барышня?

Он ответил:

— Это драгоценная дочь Чэня, хозяина рисовой лавки.

Воротившись домой, я спешно сказал матушке:

— Иди скорей за свахой, я женюсь на дочери торговца рисом Чэня из города.

В тот вечер, как только Цзячжэнь вытащили на улицу, удачу меня покинула. Я проиграл несколько раз подряд, глядя, как горка монет на столе утекает, словно вода из таза. Лун Эр всё время склабился — еще чуть-чуть, и кожа на лице треснет. Я играл до самого рассвета, голова кружилась, в глазах рябило, живот сводило, изо рта пахло. В последний раз я поставил самый большой куш в жизни, поплевал на руки и подумал: вот плоды тысячи вёсен. Едва я хотел взяться за кости, Лун Эр загородил их рукой:

— Погоди.

Он поманил полового:

— Принеси молодому господину Сюю горячее полотенце.

Те, кто раньше смотрел, как мы играем, уже ушли спать. Остались только мы и Лун Эровы друзья. Я только позже узнал, что Лун Эр купил полового с потрохами. Пока тот давал мне горячее полотенце и я вытирал лицо, Лун Эр подменил кости на свои, с секретом. Я ничего и не заметил. Утер лицо, швырнул полотенце на поднос, взял кости и тряхнул три раза со всей силы, бросил, посмотрел — неплохо.

Настала очередь Лун Эра. Этот хитрован поставил кость на семерку, хлопнул по ней ладонью и произнес:

— Семь!

Кость он выскоблил и налил ртути. От удара ртуть ушла вниз. Брошенная кость повернулась несколько раз и остановилась на тяжелой стороне.

Когда я увидел, что и вправду выпало «семь», голова загудела, как котел. Я спустил всё. Но потом сообразил: ведь можно и в долг — отыграюсь. Я приободрился, встал и сказал Лун Эру:

— Запиши на мой счет.

Он усадил меня движением руки:

— Больше в долг нельзя: ты проиграл все сто му вашей земли. Дальше тебе возвращать нечем.

Я подавился зевком и воскликнул:

— Не может быть!

Лун Эр и два других заимодавца вынули долговые книги и стали строчка за строчкой показывать мне мои долги. Лун Эр потрепал меня по склоненной над листами голове и сказал:

— Видишь, молодой барин? Всюду ты подписал, всюду руку приложил.

Только тогда я понял, что еще полгода назад задолжал им. А теперь проиграл всё состояние, завешанное нам предками. Когда досчитали до середины, я сказал Лун Эру:

— Хватит.

Я опять поднялся на ноги и вышел из «Зеленого терема», ковыляя, как больной петух. Уже совсем рассвело. Я стоял на улице и не знал, куда идти. Знакомый с корзиной соевого творога громко поприветствовал меня:

— Доброе утро, молодой господин Сюй.

Я вздрогнул и уставился на него невидящим взглядом. Он улыбнулся и заметил:

— Ну и вид у вас — будто выварили в кипятке.

Он думал, что меня измотали женщины, не знал, что я разорен, беден как батрак. Я страшно рассмеялся ему вслед и решил, что пора куда-нибудь идти.

Когда я дошел до рисовой лавки тестя, двое приказчиков снимали со входа доску[9]. Увидев меня, они захихикали — решили, что я опять пришел громко засвидетельствовать тестю свое почтение. Разве бы я посмел? Я вжал голову в плечи и проскользнул вдоль стены противоположного заведения. Слышно было, как в комнатах дорогой тесть кашляет и плюет на пол.