Жить будем потом - [5]

— За музыкальную школу надо платить, вон Таисы дочка ходит со скрыпочкой, сколько тех скрыпочек купила, о! Не одну, а к скрыпочке надо еще футляр, каждый месяц плати живые деньги. Таиса говорит — из последних денег выучу ребенка, будет у Верки потом легкий хлеб, тренькай на скрыпке, прямая дорога Верке дальше учиться.

— Пусть идет твоя Таиса куда хочет, а нашему нечего ерундой голову занимать, — закончил разговор Генек.

Сережа стоял за дверью, все слышал. Хотел с ревом выскочить, закричать на отца, но какая-то сила сдержала его, замер, помрачнел, насупился. Проглотил горький ком в горле, очнулся, как в игре «Замри-отомри», взъерошил на голове волосы и выбежал во двор. У крыльца под ноги ему весело выкатился смешной соседский песик, он часто играл с мальчиком, пролезая через дырку в заборе.

— Пошел прочь! — крикнул мальчик.

Лицо его нахмурилось, но песик не понял, почему его давний друг не хочет с ним играть, склонил голову, весело запрыгал, готовый бежать напере­гонки.

— Получай, скотина!

Мальчик пнул ботинком собачку в живот, схватил палку с земли, угрожа­юще замахнулся, но песик увернулся, заскулил от боли и опрометью выскочил за калитку. Из глаз Сережки брызнули горячие, злые слезы, он тер их кулаком, размазывая по щекам, жалел Шарика, не понимал, почему ему так противно, сам себе неприятен, и все люди кругом чужие, даже училка Елена Антоновна, она, она-то и заварила всю кашу.

— Что сопли развесил, тоже мне музыкант нашелся, марш домой, весь дом выстудишь, — позевывая, прикрикнула на сына Инна, кутаясь в вязаную шаль. — Ревел, что ли? Идем, оставила твои любимые котлетки. Стоишь, как побитая собака.

— Не, — засопел Сережка, — не буду, ничего от тебя не хочу, корми сво­его Генека.

Мальчик впервые назвал отца отстраненно, как чужого человека, гневно посмотрел на мать и выбежал со двора. Услышал за спиной визгливый голос матери, но не обернулся, она еще долго звала его и ругалась. Сережа вдруг представил себе побитую собаку, соседского цуцика, несчастного песика, горячая волна жалости подступила к горлу, хотелось бежать, бежать, спрятать­ся от всех, чтобы никто его не нашел. Остановился, никто за ним не бежал, не звал, тоскливо заныло в животе. Он никому не нужен, он — один, в ушах еще звенел голос матери — надоедливый, противный. Мальчик медленно брел по улице, вышел к автобусной остановке, захотелось вдруг уехать, уехать далеко-далеко, но тут из-за угла появился городской автобус. «Покатаюсь по кругу», — и вскочил в заднюю дверь.

Переполненный автобус, пассажиры заняты собой, погружены в свои мысли, отгорожены от всего мира. Ближе к вокзалу в автобус набилось много людей. С улицы все прибывало, крепкие молодые парни брали двери штурмом, напирали, было тесно, душно, тела плотно спрессованы, трудно пошевелить рукой, тяжелый автобус трясло на поворотах. На Серегу сверху навалился краснощекий потный мужчина, от него несло пивом, здоровяка хорошо укача­ло, он шумно вздыхал, веки его полузакрытых сонных глаз то вздрагивали, то приоткрывались, бессмысленный взгляд лениво застыл в одной точке.

Мальчик вдруг внутренне собрался, вороватый глаз цепко схватывал все детали, его сильно прижало к заднему карману пассажира. Тут и щупать нечего, толстый бумажник, жирный карась. Рука сама потянулась за добычей, пальцы легко вытянули черный кошелек. На первой же остановке Серега, как намыленный, выскользнул в открытую дверь автобуса. Добежал до пустыря за школой, спрятался среди строительных лесов. Денег много, ух, сколько денег, он никогда не видел столько сразу, дух перехватило. Что делать? Купить моро­женого, конфет, шоколадок, а остальное спрятать, целый год можно трескать дорогой шоколад и ходить каждый день в кино. Купить спортивный велик, нет, лучше раскладной, видел такой в магазине, кожаный футбольный мяч.

Поездки в переполненных автобусах — большой соблазн. Главное, ловить момент, ты — охотник, тетка с кошелкой — твоя добыча. Деревенские, те держат деньги ближе к телу, работяги с завода к вечеру, уже тепленькие, едут после получки расслабленные, пивка дернули, бери готовенькими. В тесноте автобуса легко можно прижаться, голова смотрит в одну сторону, лицо спо­койное, а рука орудует в стороне, реакция, как у боксера, молниеносная, уце­пился за кончик кошелька, поддел, жертва дернулась, пробирается на выход, портмоне в твоих руках. Техника простая, напряжение, волнение огромное, сердце колотится, готовое разорваться.

Генек не любил много говорить, не было у него привычки язык распускать, болтунов тоже не поощрял, но иногда под рюмку учил сына уму-разуму.

— Людям не верь, обманут, у каждого свой интерес. Жизнь — подлая штука, на плакатах пишут одно, а каждый из этих. думает о себе, как дитенка своего пристроить получше да почище и украсть на старость кусок пожир­ней. Дружбы нет, один интерес, а любовь, что такое любовь, никто не знает. Одни выдумки. Мир устроен просто: кто сильней, тот и прав. Деньги есть, ты прав, нет денег, спрячь свою гордость куда подальше. Кругом одни воры, кто где стоит, оттуда и тянет, из больницы тянут бинты, вату, спирт, понятное дело. Вот что можно стащить в типографии, там станки, бумага, а? Краску. Мне один дружок, ты его не знаешь, порошок принес, особый, концентрат, грамм на ведро белил бросишь, краска синяя, коричневая, любая, весь забор весной покрасил, — разглагольствовал Генек.