Жить будем потом - [6]

Сын тоскливо смотрел на Генека: «Достал!»

После второй рюмки язык его развязался, ему нужен был собеседник, нет, слушатель, тут ему Сергей и пригодился.

— Не пойман — не вор, у нас завсегда так, — опрокинул стопку, заел ква­шеной капусткой, заклацал металлической вставной челюстью.

— Я пойду, у меня уроки, — пытался ускользнуть парнишка, все разгово­ры знал наизусть.

— Успеешь, ты отца выслушай толком. Я перед тобой, может, душу выворачиваю. Все воруют, воруют по рангу. Наш полковник из Герма­нии пригнал грузовые машины. Да, оборотистый, из группы войск, когда уходили оттуда, башковитый мужик, свое не упустит, еще надо уметь. Не попадается умный, сгорит дурак. От жадности, от глупости, с умом надо воровать, понял? Ты вот по моим карманам. знаю, чистишь, а ты попроси по-хорошему, я сам, может, тебе дам, — язык заплетался, изо рта летела слюна, пахло чесноком.

«Как же, дашь, догонишь и еще раз дашь», — сын кисло ухмыльнулся.

— Чего лыбишься, я тебя за версту чую, вор не бывает богат, а бы­вает. — Генек заставлял повторять сына пословицу.

— ...горбат, — с той же кислой ухмылочкой повторил Сергей.

— Вот, горбат, горб его судьба, грехи его тяжкие, что таскает у себя на спине, мозоль трудовой — горб у вора от побоев, — постучал себя кулаком по затылку. — Попадется вор, тут ему и конец, люди злые, бьют, могут и убить.

— Сам говоришь — дурак сгорит, а умный нет.

— Жадность фраера сгубит, а как же, и я о том. Не пей много, знай меру, ограбят, покалечат, бросят дружки. пей дома. Контроль! Во всем нужен кон­троль, — брови у отца мрачно ощетинились на переносице, на скулах заигра­ли желваки, колючий взгляд ощупал фигурку сына.

«Сейчас отключится», — с облегчением подумал сын.

— Ты меня слушай, ума набирайся. Как же не взять, когда плохо лежит, вот все и рвут. кто где. Кто ближе к телу, о, тот самый большой казнокрад. Так и живем, как волки. Что, нас государство любит? Еще тот хищник. Ну и людишки не спят, в ответ свое назад берут. Каждый по чину. Наш полковник по своему чину военные машины загнал, а санитарка в больнице — по сво­ему, — опрокинул в рот рюмку, жадно заел маринованным помидором, тот лопнул в его руке, растекся алым соком.

«Лекция» закончилась, Генек готов, достиг своей кондиции, что-то несвяз­ное забормотал и обмяк, сын отодвинул в сторону тарелку, похлопал отца по плечу, по карманам, в правом кармане брюк зазвенели монеты. Паренек ловко выгреб у отца деньги, пересчитал и довольно хмыкнул.

Серегу магнитом тянуло к старшим ребятам. Старшеклассники собира­лись на переменах на заднем дворе школы, курили, матерились, обменивались последними городскими новостями, после уроков играли на две команды в футбол. К вечеру к ним подтягивались рабочие парни из мастерских желез­нодорожного депо. Школу в городе по старинке еще называли железнодорож­ной, хотя послевоенное деревянное здание, что долго пряталось под новым городским мостом, давно снесли и забыли. Осталось одно воспоминание.

Здесь учились дети деповских паровозников, машинистов, кочегаров. Мальчишка крутился рядом, подносил мячи, изо всех сил старался, был счастлив на побегушках, исполнительный, все подмечал, перенимал уличные словечки, ужимки, уважал силу.

Как-то его ровесник, выше ростом на целую голову, верзила Вовчик, въе­хал ему со всей силы кулаком в лицо. Ни с того ни с сего — сидели вместе на школьном стадионе, смотрели футбол старшеклассников. Серега болел за вратаря Витьку из «10А» класса, а Вовчик — за команду «10Б». Удар был подлый, неожиданный, резкий, еще никто Серегу не бил в лицо, из глаз брыз­нули слезы, какая-то красная вспышка на мгновение выключила сознание, нестерпимая боль в носу, закипела обида — больнее всего несправедливость. За что?

С Вовчиком никто не связывался, его считали за придурочного, нервного, был он нечист на руку, бесцельно слонялся после уроков на стадионе, кара­улил у ворот младшеклашек, потрошил их портфели, карманы, не брезговал медяками.

Лицо распухло, домой притащился поздно, в комнате по телевизору гром­ко разговаривали герои очередного сериала, прошмыгнул незаметно в погреб, не хотелось встретить мать, начнутся расспросы, прижался к ледяной бочке с мочеными яблоками, тихо скулил и ненавидел весь свет.

Злые слезы высохли, забыл про разбитый нос, но ночью долго не мог уснуть. «Завтра иду в боксерскую секцию, меня возьмут, ноги у меня крепкие, прыгаю хорошо, торс накачаю, всю злость вложу в удар. Держись, Вовчик, животина-скотина, раскрою ему рожу, мама родная не узнает. Решено!»

Через год парень вытянулся, мышцы рук налились силой, тренер хвалил его, нагружал упражнениями, новичок не жаловался.

На тренировках без устали прыгал на батуте, его акробатические прыж­ки с ног на спину и на живот напоминали упругий мячик. Со стороны могло показаться — парень резвится. Но в голове у него разминалась и синхронно прыгала одна мысль, она и злила его, и согревала: «Ну, Вовчик, животина-скотина, один, два, три, четыре. один, два, три, четыре. скоро будешь зубы собирать.»

О прошлом напоминал рваный шрам, он шел от виска к левому уху. В морозный ветреный день бледный, чуть заметный рубец вдруг надувался, краснел и уродливо проявлялся, напоминая Сержу один эпизод из прошлого. Там, в далеких днях, занозой сидело воспоминание, не давало забыть старое унижение, стыд, всплывало жестокое лицо отца. Давно загнал он те воспоми­нания, казалось, на недосягаемую глубину, забил накрепко гвоздями, похоро­нил. Слишком больно. Нет у него отца, нет.