Жилюки - [168]
Однако в самом деле: куда его? Что с ним делать? Хотя бы лопату с собой захватили… И вообще: как с лошадьми? Тащить их дальше, оставлять после себя следы? Какая-то бессмыслица, черт побери!
Стояли в ложбинке, поодаль от дороги. Лошади настороженно косили глазами — людская злость передавалась им, видимо, по тону разговора, нервозности, наконец, из-за позднего, пронизанного весенней влажностью вечера, когда им, лошадям, надлежало быть в конюшне, есть пахучее сено или жмыхи… Моросило, на потные конские крупы оседала холодная изморозь, лошади нетерпеливо переступали с ноги на ногу.
— Так как? — требовательно спросил Павел. — Или так вот и будем торчать, пока появятся «ястребки»? Чему же вас там обучали?
Чарнецкий смотрел на своего вынужденного сообщника. О-о, если бы не эти проклятые обстоятельства! Он показал бы, он знает, что и как делать…
Однако время не ждет. На хуторе уже, наверное, спохватились, всполошились. Надо было покончить и с женой Стецика — она, хотя ничего и не видела, вроде бы и не видела, сразу наведет на след… Сколько же прошло времени? Час, два?.. Еще не поздно. Она, наверное, думает, что Стецик повел лошадей на колхозный двор, в конюшню. Пока молчит, но вот-вот…
— Вон туда его, — наконец кивнул в темень Юзек.
Неподалеку, за кустами, угадывалась заросшая камышами речушка. В ней в самом деле можно было бы утопить тело, но и сам при этом намокнешь как следует. Где потом сушиться? Медлить, однако, означало бы подвергать самого себя неоправданному риску. Надлежало действовать. Немедленно, убежденно. Таков закон успеха, рассчитывать на него в полной мере, правда, не приходилось, но это была их тайна, каждого в отдельности, потому что выражать ее вслух никто из них не решался — это добавило бы новые осложнения, трудности, которых и без того хватало.
Павел достал мешок, лежавший в передке, швырнул на землю.
— Бери. — Он подошел к телеге, разгреб в соломе тело.
Чарнецкий остановился, вроде бы колеблясь; чувство отвращения, брезгливости давящим клубком подкатилось под горло.
— Бери… твою мать! — прошипел Павел.
Тело было еще теплым, мягким, податливым, однако явно не по мешку, и они с огромным трудом втолкнули его туда.
— Вот так, — тяжело переводя дыхание, — сказал Павел, — прежде чем что-нибудь сделать, надо пошевелить мозгами. — В глубине души он упрекал себя, что поддался непродуманной акции Юзека, в конце концов, со Стециком можно было бы найти какой-то компромисс, запугать, что ли, но не убивать. А теперь жди переполоха, все районные (да и областные) энкаведисты кинутся искать убийцу, ведь Стецик не так себе, не сам по себе, он у них на учете. А когда начнут искать, непременно найдут. Это уж как пить дать.
— Наша власть должна быть жестокой, — промолвил Юзек, повторяя сто раз слышанное Павлом любимое изречение Бандеры.
Так и хотелось ответить, что прежде всего надо обладать реальной силой, чтобы называть ее властью. Убить из-за угла или задушить человека, — это, пане, еще далеко не все, до власти вам, да и мне с вами, — как от земли до неба.
Сопя, проваливаясь в болоте, оттащили мешок в кусты. Под одним Павел заметил небольшое углубление, ногой столкнул туда тело.
— Надо чем-нибудь прикрыть, — сказал он и первым сорвал горсть каких-то стеблей, швырнул на недавнюю ношу, горбившуюся под кустом лозняка. — Больше давай, не жалей, — приказывал Юзеку.
Второй раз в своей жизни вот так хоронит Павел своего бывшего сообщника. Хоронит, считай, по-собачьи, тайком, без лишнего людского ока, без могилы. Впервые это случилось после боя под Глушей, когда застукали их партизаны, и какая-то случайная шальная пуля попала в одного из всадников, и они хоронили его у дороги, торопливо, потому что чувствовали погоню; второй раз — теперь… Разница разве лишь в том, что в тот раз смерть была все-таки в бою, а ныне они убили безоружного, хотя на это, как утверждает Чарнецкий, и имели моральное право.
Не раз в эти сутки Павлу вспоминался Стецик той — военной — поры, молодой, сильный, не измотанный боями и лишениями, советовавший и ему сидеть и не рыпаться. Сколько тогда в нем было гонора, самоуверенности!.. «И так вот… — подумал Павел. — Свои же сцепили на горле пальцы и бросили, будто падаль, в болото…»
Воспоминание было не из приятных, и Павел воспользовался случаем отмахнуться от него.
— Что, попал? — насмешливо спросил он, услышав, как Чарнецкий провалился ногой в болотную жижу.
— Пошел ты… — буркнул Юзек.
— А куда? — чуть не расхохотался Павел. — Может, на хутор, обсушиться? — Недавнее напряжение, казалось, переросло в нем в какую-то непонятную беззаботность, он вдруг стал равнодушным ко всему — и к Чарнецкому, и к Мирославе, которая, наверное, убивается по нем, и даже к собственной судьбе.
Почему он здесь, на этой вот стуже, на этом дожде? Ради кого или чего? Человек он или зверь, «дичак», как назвал его когда-то львовский профессор? Если человек, то почему прячется, избегает себе подобных, почему не выйдет, не встанет и не скажет: вот я, люди, такой-разэтакий, делайте со мной что хотите, а без вас я не могу. Если же зверь, нелюдь, то и дорога одна — в пущу, а там уже — как выйдет, до первого «ястребка», первого выстрела. «Интересно: буду ли защищаться, если придется?..»
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922 г. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Документальное повествование о жизненном пути Генерального конструктора авиационных моторов Аркадия Дмитриевича Швецова.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Основу новой книги известного прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Анатолия Ткаченко составил роман «Воитель», повествующий о человеке редкого характера, сельском подвижнике. Действие романа происходит на Дальнем Востоке, в одном из амурских сел. Главный врач сельской больницы Яропольцев избирается председателем сельсовета и начинает борьбу с директором-рыбозавода за сокращение вылова лососевых, запасы которых сильно подорваны завышенными планами. Немало неприятностей пришлось пережить Яропольцеву, вплоть до «организованного» исключения из партии.
В сатирическом романе автор высмеивает невежество, семейственность, штурмовщину и карьеризм. В образе незадачливого руководителя комбината бытовых услуг, а затем промкомбината — незаменимого директора Ибрахана и его компании — обличается очковтирательство, показуха и другие отрицательные явления. По оценке большого советского сатирика Леонида Ленча, «роман этот привлекателен своим национальным колоритом, свежестью юмористических красок, великолепием комического сюжета».