Жила-была девочка - [14]

Жизнь в общаге и ночи без взрослых

В общаге, которую «выбила» мама, так весело! Никогда ещё у меня не было столько друзей одновременно. Мы дружим всей секцией. Секция – это длинный коридор с четырьмя комнатами, и одной общей кухней. А если точнее, секция – это: мы с мамой, тётя Лена с Римкой и Славкой, тётя Люда с Оксанкой, и семья Зубовых, у которых две дочки – Надя и Дина. Дина – Римкина ровесница, на год старше меня, а Надька учится в четвёртом классе. С Зубовыми мы не дружим, потому что у них есть папа. Он не выпускает девочек играть в большой коридор, и кричит на нас, когда мы вертимся под ногами. Я всегда не понимала роли папы в семье, и подозревала, что отцы только лишь мешают нормальной жизни. Теперь я в этом окончательно убедилась. Дядя Ваня Зубов ходит по секции в синих спортивных штанах, без майки и с вечно недовольным лицом. Его злят тазы, расставленные по умывальнику, раздражает куча санок, сваленных у кладовки, бесим мы – дети, когда громко разговариваем, а так же, когда негромко. Тётя Таня – его жена всегда вежливая, постоянно за что-то извиняется и часто плачет настоящими слезами, как маленькая. В такие моменты, мне бывает жалко маму девочек Зубовых, и я представляю, что если бы дядя Ваня куда-нибудь уехал навсегда, я бы, наконец, смогла зайти к Зубовым в комнату, посмотреть аквариум и порыться в Динкиных игрушках, а тётя Таня перестала бы плакать и вместо тихого «здравствуйте», говорила бы нашим мамам: «Привет, Танюх», или «Привет, Ленусь», или «Здорово Люська». Именно так наши мамы здороваются друг с другом. Они вместе смотрят концерты Пугачёвой у Оксанки в комнате, потому, что только у тёти Люды – большой цветной телевизор, вместе гадают на картах по вечерам у нас дома, потому, что у нас спокойно – я всё время нахожусь у Славки с Римкой, мне там интереснее. Мамы вместе готовят салаты на кухне, вместе носят бельё в прачечную на выходных, вместе ходят в кино по ночам. Эти ночные уходы я ненавижу, и люблю одновременно. Ненавижу, потому что в этом «кино» есть какая-то недоговорённость и тайна. Когда я спрашиваю: «Как называется фильм?», мама цокает языком и говорит: «Неужели, я не имею права сходить в кино, не отчитываясь ни перед кем?» Я не понимаю, чем вызвана такая реакция на невинный вопрос. Порой мне даже кажется, что мама врёт, и на самом деле ходит куда-то туда, о чём мне знать не положено. Я и не хочу, потому что боюсь узнать что-нибудь такое, с чем потом будет тяжело жить. Это взрослым кажется, что ребёнку не может быть тяжело. Очень даже может. Мне так было совсем недавно, когда к маме в гости пришёл дядька в форме. Когда он появился на пороге, я подумала, что это милиционер, который хочет посадить маму в тюрьму. Помню, как у меня затряслись ноги, и занемел язык. Я готова была сама сесть в тюрьму, чтобы не видеть испуганного лица мамы. Но мама не испугалась – она, улыбаясь, завела милиционера в комнату, сварила ему кофе. Дядьку звали Аликом, оказалось форма на нём не милицейская, а солдатская. Солдат Алик. Дурацкое имя для мужчины. У нас в саду в младшей группе был Алик Пономаренко, всегда писался во время тихого часа. Я презирала ссыкуна Алика, и солдата Алика тоже стала презирать. Не только из-за имени. Просто моя мама – только моя, и никакие мужчины не должны ходить к ней в гости. Женщины пусть ходят, а мужчины нам с мамой не нужны. Я не могу этого объяснить, но, когда вижу маму рядом с незнакомым дядькой, я, как собака, чувствую опасность. Может, у дядек и нет мыслей о том, как обидеть мою маму, но это ощущение возникает недаром. Даже по телевизору говорили, что дети всегда чувствуют опасность. А я – дети, поэтому своему чутью доверяю.

Так вот, мамы уходят в кино и велят нам ложиться спать после «Хрюши», но мы с друзьями в такие дни «Хрюшу» даже не смотрим. Надо быть круглыми дураками, чтобы никак не воспользоваться ночным отсутствием взрослых дома. Когда стихают голоса и звуки телевизора за дверью у Зубовых, когда жители соседней секции перестают хлопать дверьми туалета, и шуметь душем, когда вечная соня – Римка засыпает в халате на не разобранном диване, мы с её братом и маленькой Оксанкой идём в умывальник – пробовать соседскую пасту. На нашей стороне все пасты мятные и противные, а вот обитатели параллельной секции чистят зубы клубничными и малиновыми пастами. Мы, озираясь, едим их из тюбиков, как космонавты в полёте. Потом идём в кладовку, замок на её двери можно открыть невидимкой. В кладовке все вещи – общие. Не в том смысле, что пользоваться ими может любой, а в том, что только взрослые знают, где, чей компот и где, чей мешок картошки в этом бардаке. Бардак высотой с человеческий рост. Если быть точнее, с мой рост. Но я ведь и есть человек, хоть и не такой высокий, как мама. Мы залезаем на «бардак», прикрытый чьим-то стёганым одеялом, и смотрим из кладовки сверху вниз. Славка нащупывает под собой что-то твёрдое, тянет. Достаёт куклу без руки и без глаз. Маленькая Оксанка пугается и плачет. Мы тихо хохочем, прикрывая рты ладошками. Громко смеяться ночью нельзя, если кто-нибудь из взрослых расскажет нашим мамам, что мы не легли спать после «Спокойной ночи», нас сильно влетит.