Жиль и Жанна - [12]

— Ничтожное?

— Именно ничтожное. Возьмите тысячу сытых, привыкших хорошо есть горожан, вполне благожелательно относящихся друг к другу. Заприте их в пещере без еды и питья. Заморите их голодом! Они тут же преобразятся. О, если вам повезет, может, и найдется среди них святой, чей дух вознесется над плачевной участью тела, и который пожертвует собой ради товарищей.

Всего один на тысячу, да и то если вам повезет. Что до остальных девятисот девяноста девяти…

— Да, что же остальные девятьсот девяносто девять?

— Эти достойные горожане, почтенные и доброжелательные, станут ужасными мерзавцами, способными на все, вы меня слышите, отче, на все, чтобы утолить голод и жажду!

— Послушать вас, так можно подумать, что вы уже проводили подобные опыты.

— А что, по-вашему, во время войн, голода и эпидемий в этом трудно убедиться?

— Похоже, эта страшная истина вас радует.

— Нет, отче, она меня не радует. Но, видите ли, мы, флорентийцы, открыли лекарство против сей гнойной язвы: золото. Богатство — универсальное лекарство против нравственных ран человечества. Ангел добра, если таковой явится на землю, дабы исцелить все раны души и тела, — знаете, что он должен был бы сделать? Он должен был бы стать алхимиком и производить золото!

Быть может, причина была в том, что численность людей, живущих в этой провинции, намного превосходила население Бретани или Вандеи? Бланше казалось, что нигде он не видел столько кладбищ, оссуариев и виселиц. Тоскана была красива, и богат был город Флоренция, но смерть подстерегала вас за каждым деревом, на каждом повороте дороги. За всю свою жизнь Бланше не встречал болезней столь отталкивающих и людей, столь изощренно изуродованных рукой палача. Неужели придется признать, что вокруг фонтана чудесных изобретений, забившего в обновленной Тоскане, непременно должен кружиться рой падали, мертвой или живой?

Прела и об этом имел свое собственное мнение:

— Я удивляюсь, отец Бланше, что подобной бесспорной истине пришлось дожидаться, пока вы доберетесь до Тосканы, дабы, наконец, стать доступной вашему уму. Чему только учат в семинарии Сен-Мало? Без сомнения, смерть — это оборотная сторона жизни, и нельзя отвергать одну, не отвергая другую. Видите ли, серьезная ошибка античных философов, ученых и художников заключается в том, что они отворачивались от смерти. Они желали знать только жизнь. С точки зрения анатомии греческие статуи безупречны. Каждый мускул живет своей жизнью, каждая кость на своем месте. Но греческие скульпторы изучали и наблюдали только живое тело. Ни в Афинах, ни в Риме никто никогда не вскрывал трупов, чтобы посмотреть, что там внутри, как устроено тело, как оно работает.

— Греки лепили статуи богов, богинь, героев и мифологических чудовищ, — заметил Бланше.

— Совершенно справедливо! Но боги вечны, мы же смертны. Им дана лишь жизнь, им неведомы посулы смерти, в тени которой мы пребываем с самого рождения, и чем больше мы живем, тем тень эта становится гуще. И не забудьте, вы — христианин! Иисус умер на кресте. Его тело было положено во гроб. Множество святых погибли мученической смертью.

Откуда же этот суеверный страх перед мертвым человеческим телом, ведь оно является главным объектом поклонения вашего культа!

— Иисус воскрес на третий день. Святые мученики избраны для вечной жизни. А чего ждете вы от этих трупов, в которых ковыряетесь с такой страстью? — спросил Бланше.

— Чтобы они отдали нам свой секрет — секрет жизни. Наши хирурги научились вскрывать животы и разбираться во внутренностях. Оссуарии, пыточные камеры и виселицы обрели, наконец, какой-то смысл. Надо, отец Бланше, иметь мужество погрузиться во мрак, чтобы принести оттуда свет. Бланше вздрогнул и отвел взгляд.

— Вы пугаете меня. В вашей дерзости есть нечто дьявольское.

Определение явно пришлось Прела по душе.

— Дьявольское? Почему бы и нет? Существование Дьявола вполне оправданно. Вы справедливо напомнили мне, что Иисус воскрес. Но я в свою очередь напомню вам, что сначала он спустился в подземное царство теней и три дня пребывал среди мертвых.

— Человек не вправе сравнивать себя с Христом! — возопил Бланше.

— А Жанна? Что вы сделали с Жанной?

— Она умерла на костре.

— Может быть для того, чтобы, преобразившись, в урочный день снова появиться среди нас, — загадочно прошептал Прела.

Когда Прела и Бланше вошли во дворик дворца Медичи, там уже толпились люди. Здесь только что поставили последнее творение Донателло, самого знаменитого скульптора того времени, и ценители искусства, ученики академий и несколько любопытных праздношатающихся, окружив недавно отлитую статую, обсуждали ее. Речь шла о бронзовом Давиде, хрупком и трепетном мальчике Давиде, чудесным образом победившем филистимлянина великана Голиафа. Прела медленно обошел статую и принялся наблюдать за Бланше, который лишь отдувался и пожимал плечами.

— Так, значит, это и есть современное искусство? — ворчал тот. — Да нет, я не вижу того, что… что… да, конечно…

— Неужели вы не видите его хрупкой прелести, правда, немного вычурной? — выразительно спросил Прела, восхищаясь произведением искусства и одновременно досадуя на невежественного собеседника. — Не видите этой восхитительной, дразнящей позы, переданной с неподражаемым изяществом, этих разведенных бедер, что вполне оправданно, ибо левая нога Давида стоит на огромной отрезанной голове Голиафа? Этих тонких рук, напоминающих ломкие ручки вазы, правую руку, обхватившую меч, и левую, держащую камень? И этого нелепого наряда, этого шлема, увенчанного лавровым венком, и этих поножей, доходящих до колен, тогда как все остальное тело оставлено обнаженным? Впрочем, вы же понимаете, что современность этого произведения искусства в другом. Она в чрезмерной, почти чудовищной анатомической реальности этого тела. Мальчик потупил взор. Возможно, он разглядывает свой собственный пупок. Во всяком случае, лицо его, полускрытое краями шлема, привлекает внимание зрителя к его пупку. Но прежде всего приковывает взгляд грудь Давида с детскими, прекрасно прорисованными грудными мышцами, закругленная выемка грудной клетки, маленький выпуклый, чуть выпяченный живот, ребяческий член, лежащий меж нежных бедер. И это чувственное и ликующее тело с улыбкой выставлено напоказ. Никогда еще бронза не являла нам плоть во всей ее наготе.