Жил человек - [4]

Зал просторный, забранные решетками окна выходят в сад; с высокого потолка свисают кольца трапеций, посредине стоит обтянутый коричневой кожей "конь" - когда-то самый ненавистный для меня снаряд: подбежав и ухватившись за скобы, в последнее мгновение чувствовал вдруг, какие у меня длинные неуклюжие ноги, и позорно плюхался верхом...

- Все его заслуга, Орлова, - уточняет директор. - Строгача, понимаете, схлопотал, а зал - вот он!

Бухгалтерия расположена в такой же небольшой и так же обставленной, как и директорская, комнате, с топ лишь разницей, что здесь не один письменный стол, а два, впритык составленные, да еще канцелярский, незамысловатого местпромовского изготовления шкаф. Успеваю подумать: отлично оборудованный "неплановый" спортивный зал, стерильная белизна коридора с дорогим пластиком на полу и предельно скромная обстановка служебных кабинетов это уже не случайность, а заведенный порядок, норма...

- К нам гости, Александра Петровна, - объявляет директор и несколько торжественно представляет меня.

Миниатюрная, уже немолодая женщина в желтой трикотажной кофточке вскакивает, словно подкинутая пружиной.

- Господи, а мы вас и ждать перестали! - очень непосредственно восклицает она. - Думали - забыли. Или зазнались.

Случайно вырвавшееся задиристое словцо ее же и повергает в крайнее смущение: открытое скуластенькое лицо стремительно заливается краской, под редкими невидными бровями стыдливо и смешливо, совсем по-девчоночьи, сияют черные - как великолепные агаты, глаза. Прижав маленькие руки к рдеющим щекам, она качает головой, покаянно смеется.

- Ой, да что ж это я, не обижайтесь! Ждали вас, ждали! Ну, как же, думаем, так, - ведь должен приехать!

Мы ведь вас своим считаем. Не к чужому какому обращались. Это, мол, как же - о таком человеке, и не написать? Не может такого быть. А потом уж и стали говорить - не захотел, дескать. Ой, хорошо-то как - спасибо вам ото всех!

Опять происходит какая-то ерунда - без меня меня женят! И тут - дабы ни разу больше не касаться этой темы - вслух подосадую, попеняю на свое ремесло, на свою так называемую свободную профессию, которая оставляет тебя свободным разве что от надежной постоялной зарплаты и при которой ты всегда что-то должен, облзан. Должен выступить на встрече с читателями во время которой одинаково неловко и когда тебя ругают, и когда хвалят; срочно должен написать статью в газету - хотя в это время тебе, к примеру, хочется писать о красногрудых снегирях, что появляются с первым морозцем и неизвестно куда исчезают, когда растает снег; должен куда-то ехать и с кем-то разговаривать, когда, по какимто причинам, охота или надо бы сиднем посидеть в своем закутке и никого не видеть. Не случайно же даже эта скуластенькая, легко смущающаяся женщина в желтой кофте тоже сказала: ведь должен был приехать! Хотя, наверно, - заканчивая свои неожиданные сетования, - если ничего уже ты не должен, ничего не обязан, тогда тоже пиши пропало!..

- Я, Александра Петровна, приехал, прежде всего, извиниться перед вами. За то, что долго не отвечал.

- Ну, что вы, что вы! - она великодушно машет рукой. - Мы ж понимаем: заняты были. Главное - что приехали. Да вы раздевайтесь, пожалуйста, у нас тепло.

Директор оставляет нас одних, пообещав всяческое, необходимое для работы содействие - вплоть до предоставления отдельной комнаты. Мы сидим с Александрой Петровной друг против друга: она - в углу, за своим столом со стопками бумажных папок по краям, чернильницей "непроливашкой" посредине и прародителем нынешних ЭВМ - арифмометром под рукой; я - за вторым, пустым столом, застеленным газетой, у окна, за которым - синева да солнце... Александра Петровна рассказывает об Орлове, пользуясь в основном прилагательными - замечательный, чуткий, принципиальный; у меня эти обкатанные слова никакого представления не вызывают, для нее окп наполнены содержанием, и произносит она их. волпуясь. То изумленно, то горестно взлетят и опадут ее невидные редкие брови; то прильет к щекам кровь, на секунду помолодив открытое скуластенькое лицо, то отхлынет, еще резче обозначив косые складочки по краям пакраптенных губ; то вдруг удивительными черными лучами заиграют, засияют ее доверчивые глаза - такие внезапные превращения происходят разве что с прибрежной морской галькой, что сухо, не привлекая взгляда, шуршит под ногами, пока, накрытая волной, не полыхнет своей первозданной чистотой и блеском, Мелькает догадка: а ведь она любила Орлова. Знаю, какая это услужливая и обманчивая штука схема, и энергично начинаю раскручивать ее. Конечно же, любила - давно, тайно, тщательно скрывая любовь не только от других, но и от себя самой.

И любит до сих пор: в ее небогатой встречами жизни эта потайная любовь была и остается главным духовным событием. Замуж вышла рано, без особой привязанности, за надежного работящего человека, верна ему, родила ему двух-трех детей, в которых души не чает, а это - отдельное, особое. То, что она замужем, ясно по золотому кольцу на правой руке - тонкому, от времени потускневшему.

- Александра Петровна, а семья у Орлова осталась?