Жил человек - [25]

- Слышал, что он был. Жалею - познакомиться не удалось.

- Был, погостил у нас. Да не один был - с женой.

Порадовалась я. Ну, наконец-то, говорю! Уж боялась, как бы вроде меня бобылем не остался. Красивенькая, умница -- видно. А вот я ей чем-то не пришлась. Чем уж - не знаю. Женщины такое, голубчик, сразу чувствуют, Софья Маркеловна просто, не обижаясь, вздыхает. - Ну, да бог с ними. Главное, чтоб у них все хорошо... Заставила его за инструмент сесть. Так вроде все помнит, - техники никакой. А какие руки были, какой удар!.. Мо-жет, за то ей и не понравилась, что поругала я его?..

Рассказывая, рассуждая, Софья Маркеловна собирает на стол, садится и начинает священнодействовать: втягивает восковыми ноздрями пахучий крутой парок заварки, колет серебряными щипчиками податливый пиленый сахар, делает первый глоток, жмурясь от удовольствия; и требовательно приглашает повосхищаться чаем и меня:

- Обратите внимание, какая горчинка, а? Букет, голубчик!

Чаевничаем втроем: хозяйка, я и подмигивающий со стены чубатый майор прошу извинения, - подполковник Андрей Черняк. Щеголеватого, с пижонскими усиками поручика в нашу компанию не засчитываю, не вижу его - хотя спиной чувствую его несколько высокомерный взгляд и хотя неразгаданное и необъяснимое присутствие его здесь занимает меня по-прежнему. Видит его Софья Маркеловна - она сидит напротив, замечаю, как ее взгляд не однажды проходит поверх моей головы, к портрету, но она снова не говорит о нем. В чем-то, вероятно, мои первоначальные догадки верны - у многих из нас есть портреты, фотографии, которые мы не показываем посторонним, а если уж они кому и попадутся на глаза, отделываемся ничего не значащими словами: так, знакомый - знакомая. Либо - еще проще и мудрей, как это получается у Софьи Маркеловны, - делаем вид, что их вовсе и нет, что на общечеловеческий язык переводится совершенно точно: вас это, любезнейший, не касается...

- Все-таки странно, голубчик, что вещи долговечнее людей, - случайно или умышленно уводит от незаданното вопроса Софья Маркеловна. - Возьмите вы пианино, друга моего стародавнего... Купили его, когда мне было семь лет. В прошлом веке!.. Почти ровесники, а сравнения никакого. Настроят, и опять в порядке. А я, как Андрюшу с Юлей проводила, - села, и ничего не получается. Руки - как крюки, их не настроишь. Стояло и стоит себе. И после меня не знай еще сколько стоять будет...

Нет, Софья Маркеловна не жалуется - просто свидетельствует, да еще разве чуть удивляется, что сотворенное человеком обычно переживает творца. Все правильно, разумно, так быть и должно - иначе каждому поколению приходилось бы начинать заново, топчась на месте; но понятен мне и подтекст такого удивления: все-таки коротка человеческая жизнь, и уж очень быстро она пролетает. Не одним ли мигом представляется собственная жизнь и этой старухе с величественной осанкой и горделивой копной белоснежных волос - даже такая долгая, какая не каждому еще и выпадает?..

Добавив в чашку чая, Софья Маркеловна чему-то усмехается

- Знаете, голубчик, а у него, у инструмента, - тоже биография. И довольно сложная... Вот прикиньте-ка. Сделали его в Берлине - оттуда выписывали. Привезли - через всю Россию - в наше Загорово. Поставили в большом парадном зале. Училась на нем девочка с бантиками. Училась прилежно - очень уж ее родителям хотелось, чтобы стала она благородной девицей... Потом - почти тридцать лет - инструмент жил в детском доме.

- А туда он как попал?

- Отвезла, когда работать начала. - Иконописные глаза старушки голубеют в улыбке, молодеют. - Приняли меня преподавателем музыки, а музыки-то никакой и не было. Говорю вам: Шопена, Листа, "Наш паровоз, вперед лети..." - все на нем играла. И Андрюша Черняк на нем же учился. Поработал!.. Затем уж - вроде на пенсию, опять сюда вернулся. В сорок девятом Сергей Николаевич новый привез. А моего пенсионера - отполировали, подсвечники эти очистили, настроили и мне доставили. Все он же - Сергей Николаевич удумал.

Вот так! Подобно тому, как корабли идут на огни маяка, как самолеты держат курс на радиопеленг, так и я опять выхожу на Орлова. Кажется, о чем бы и с кем бы ни заговорил тут, в Загорове, все равно, рано или поздно, всплывет его имя.

- Недоразумение еще с этим вышло, - посмеиваясь, продолжает Софья Маркеловна. - Взяли его на какой-то там баланс, давным-давно уж, оказывается. Собрались выносить, а завхоз не дает. Пришлось Сергей Николаевичу специальный приказ писать. Да не какой-нибудь - с благодарностью мне! Тогда уж и Уразов сдался. Он ведь, Сергей Николаевич, такой: обходительный, мягкий, а уж если надо - на своем поставит.

Вспоминаю, что названную мельком фамилию Уразова я уже в связи с чем-то слышал: что-то вспоминая, легонько хмурится и Софья Маркеловна, лицо ее проясняется.

- Ага, вот про что вам рассказать надо! Про этих Уразовых. О нем, правда, особенного нечего: личность малопримечательная. Разве что грубоватый. Работал у нас завхозом. Маленький, полный, лицо, как у мальчика, розовое. Вы не замечали, что все завхозы почему-то розовые? Чего смеетесь - нет? Ну, может быть, ошибаюсь. Одним словом, человек - как человек. А вот супруга его, Полина Ивановна, - та, наоборот, весьма примечательная. Ростом повыше меня, голос такой - хозяйский.