Жестокое милосердие - [10]

— Когда будешь готова, — говорит Аннит, — можешь пойти к сестре Серафине, она в мастерской ядов.

Яды! Это слово заставляет меня тотчас отбросить простыни и спустить ноги на пол.

— Я готова!

Аннит озабоченно морщит лоб:

— Уверена? Ты же здесь так недавно…

— Да, но у меня было пять дней в дороге, чтобы отойти от побоев. И, по правде говоря, чай и завтрак неплохо меня подлечили! — Я ощущаю жадность к обещанной работе, как совсем недавно — к еде. — Если можно, я возьмусь за дело прямо сейчас!

— Конечно можно! Ты вольна выбирать между трудом и отдыхом.

Аннит достает из шкафа облачение для меня. Оно светло-серое, как и у нее самой. Натягивая его через голову, я прямо-таки чувствую, как становлюсь частицей новой жизни, которую мне здесь посулили.

Аннит помогает причесаться, ловко и осторожно распутывая колтуны. Приведя меня в более-менее пристойный вид, выводит из комнаты и сопровождает по лабиринту коридоров. Вот она отворяет толстую дверь, и мы оказываемся снаружи. Я спешу за ней, моргая — очень уж яркое солнце. Аннит ведет меня на подветренную сторону островка, к небольшому дому, сложенному из камня.

— Внутрь мне нельзя, — поясняет она. — У меня ведь нет твоего дара. Но ты иди смело, добрая сестрица ждет.

— В самом деле?

Глаза Аннит поблескивают на солнце.

— Она знала, что ты захочешь начать без промедления!

Простившись со мной, девушка уходит по направлению к монастырю. Оставшись одна, я шагаю к порогу и стучу.

— Кто там?

— Это Исмэй, — отзываюсь я, гадая, не потребуется ли объяснений: может, она еще не знает, как меня звать.

— Входи! — жизнерадостно отвечает Серафина.

Я отворяю дверь и вхожу.

Девушки в моей деревне нередко рассуждали о любви с первого взгляда; мне, помнится, подобные разговоры казались сущей чепухой… до того мгновения, когда я вошла в мастерскую сестры Серафины. Ничего подобного в жизни своей не видела! Сколько всего удивительного, какие запахи, что за краски!.. Я сделала шаг внутрь — и тотчас влюбилась.

Потолок в мастерской высокий, а еще здесь множество окон. На полу две небольшие глиняные печи, возле очага — целая выставка котлов: от такого большого, что можно целиком сварить козу, до сущей крохи — разве что для сказочной феи подспорье. Большущий деревянный пресс занимает целый угол комнаты. Хрупкие стеклянные бутыли и шары соседствуют с пузатыми глиняными горшками и серебряными чашами. На одном из рабочих столов помещается чудо из чудес: запутанное сооружение из медных трубочек и стеклянных колб. Под ним горят разом две горелки, внутри все пузырится и шипит, исходя паром. Ни дать ни взять огромная смертоносная гадюка, изготовившаяся напасть!

— Это перегонный куб, — с огромной гордостью поясняет сестра Серафина. — Я в нем кипячу жидкости, убираю все лишнее, пока не останется чистый яд!

Жестом она приглашает меня к столу, и я с охотой подхожу, пригибаясь, чтобы не задеть связки корешков, которые сушатся на стропилах. В нос бьет небывалое сочетание запахов. Густые земляные ароматы мешаются с чем-то приторным, и на все накладывается режущая острота.

На столе стоит чаша, полная сморщенных черных семян, и горкой лежат блестящие красные семена. Большие круглые стручки размером с бусины четок валяются рядом с увядшими клубнями, подозрительно смахивающими на мужской признак. Их вид напоминает мне о вопросе, который прошлой ночью задавала Сибелла.

Сестра Серафина пристально смотрит на меня.

— Ну и как тебе? — спрашивает она.

Я начинаю было рассказывать, что почти не чувствую своих синяков, но потом до меня доходит — она имеет в виду, каково мне здесь, среди великого множества ядов.

— Отлично, — говорю я и, к своему удивлению, улыбаюсь.

— Тогда за работу! — И она пододвигает ко мне блюдце, полное зеленых стручков. Они похожи на бесформенные комки, покрытые мягкими, гибкими колючками. Монахиня берет в руки острый маленький нож. — Разрезай их и вынимай семена, вот так! — Она умело вскрывает стручок, из него вываливаются три ворсистых семечка. Сестра Серафина берет одно кончиками пальцев и показывает мне, поясняя: — Такая штучка заставит человека молить о смерти, а три — уложат наповал!

Она вручает мне нож, кладет семечко на стол и поворачивается к дистиллятору.

Рукоятка у ножа гладкая, он хорошо сбалансирован — вещица дельная и красивая. Однако стручок крепок и жилист, а руки у меня не такие ловкие, как у монахини. Проходит немало времени, прежде чем мне удается вскрыть скорлупу и вытряхнуть семена. Я поднимаю глаза и вижу, что сестра Серафина наблюдает за мной. Ничего не могу поделать — расплываюсь в победной улыбке.

Монахиня сверкает зубами в ответной ухмылке, и мы возвращаемся к работе — каждая к своей.

Вечером ужинаю в общей трапезной. Это большой каменный чертог с арочными дверями, внутри — длинные деревянные столы. Я вижу за ними всего-то неполную дюжину девочек. Аннит и я (соответственно, тринадцати и четырнадцати лет) выглядим едва ли не самыми старшими. Самые маленькие смотрятся лет на пять; Аннит убеждает меня, что смертоносные искусства они будут постигать позже, когда подрастут. И все монашки как одна — прехорошенькие. Похоже, у Мортейна рождаются сплошь пригожие дочери!