Жестокий эксперимент - [42]

– Вроде меня?

– Вроде вас.

Институт готовит своих врачей к подобным разговорам с пациентами-психами. Это ощущалось в его тоне. Его внутренний человек спрятался.

– К нам обращаются пары, желающие завести ребенка, и мы легко можем решить этот вопрос.

– Мой ребенок попал в семью, где очень хотели иметь детей?

Я сидела с опущенной головой и теребила перчатки. В машине было тепло, и я согрелась. Даже сопли потекли, и я шмыгнула.

– У Института под контролем несколько центров планирования семьи. Мы помогаем тем, кто очень хочет завести ребенка.

Дмитрий Игоревич говорил без эмоций. Нажали определенную кнопку, и автомат выдал установленный набор слов.

– Вы видели тех, кто будет заботиться о ребенке?

– Они будут хорошими родителями.

Снова мой врач выдал механический ответ, лишенный чувств. Это ложь! Я ее ощущаю всем своим продрогшим до костей телом. Но как же сильно я хочу в нее верить!

– Пожалуйста, возьмите визитку.

Он обернулся, взял с заднего сидения портфель и начал там что-то искать.

Я взяла светлую карточку. Психотерапевт. Ожидаемо.

– Это хороший специалист, он вам поможет.

Я не знала, что мне поможет. Наверное, действительно стоит посетить такого врача, который вправит мозги, и я буду искренне верить, что дала этому миру что-то полезное. Мой ребенок принес кому-то пользу. Не хочу думать, что моя дочь мучилась и кричала, призывая на помощь свою непутевую мать.

– Во время контракта и я, и другие врачи вас постоянно спрашивали, какого цвета лампочки вы видите.

– Помню.

– И про браслеты тоже спрашивали.

– Да, и браслеты я помню.

Дурацкие зеленые браслеты с датами.

– Никаких браслетов не было. Когда вы перестали видеть на себе браслет, тогда вы полностью вышли из забвения.

Зачем вы мне это сказали?

Я посмотрела на него. Он уперся взглядом в лобовое стекло. Я поняла, что он хотел донести. Сейчас он человек, но такой же раб системы, как и пациенты. Возможно, он и не одобряет того, что творится за запертыми дверями, но вынужден там работать, чтобы не засыпать, а зарабатывать своим трудом на оплату счетов и обеспечение достойной жизни для жены и дочки. «Я стараюсь уберечь людей от того, что с ними происходило» – вот где есть он сам. Он просто буфер между кровавой мясорубкой и человеком.

– Вас подвезти?

Я хотела отказаться, ведь его ждала семья, но на улице стоял лютый холод. Мы молчали. Слишком много было сказано, теперь мне следовало это обдумать. Смогу ли принять правду? Ведь я не просто отдала время, но и угрохала здоровье. Позволила издеваться над своим телом и над своими детьми. Мне сделали три аборта, а что произошло с родившимся ребенком, и представить боялась. Я получила правду, но оказалась к ней не готова.

Дмитрий Игоревич высадил меня у подъезда и укатил к своим родным. Я пожелала доброго вечера консьержке и поднялась в свою серую коробку. Стянула сапоги, скинула на пол пальто, шапку и шарф. В кухне было прохладно. Я открыла перед уходом окно, чтобы выгнать застоявшийся воздух и впустить новый. По телу побежала дрожь. Надо было бы поискать серую синтетическую кофту, но я, дрожащая, закрыла окно и без сил опустилась на табуретку. Белый обеденный стол был пуст.

«У меня есть дочь. С ней все в порядке», – произнесла я еле слышно.

Тишина давила со всех сторон, никакие звуки не проникали в кухню. Я ощущала пульсирование в груди и подступающую тошноту. Надо было поужинать, но я в последние дни питалась полуфабрикатами и дешевым фастфудом. Из-за дурацкой еды меня часто мутило.

Зачем я караулила доктора столько дней? Разве затем, чтобы нырнуть в иллюзию? Нет. И я не стану ее создавать ложными установками.

Я хотела правды, а она такая: у меня родился ребенок и умер во время экспериментов. Его никто не забирал. Мне сделали три аборта, и теперь я не уверена, что смогу когда-нибудь родить.

Внутри меня была такая же пустота, как и в этих стенах. Как на этом белом столе. Мне даже не с кем было поговорить о том, что узнала. Я не успела сблизиться с тетей Леной, сестрой своего отца. Донимать Михаила своими проблемами не хотелось. Он не был похож на того, кто выслушает и поддержит в трудную минуту. Его сестра вела странички в соцсетях и призывала людей не связываться с Институтом. Мог ли абсолютно незнакомый человек меня выслушать? Наверняка этой женщине приходилось тысячу раз выслушивать истории, подобные моей. Нет, не стану ей писать.

Я бы позвонила маме, но вместо того, чтобы попытаться выстроить мост между нами, все разрушила. Я отключилась от этого мира с его чересчур сложными проблемами, а ведь мать никогда от них не уходила. Какой бы грубой и жесткой она ни была, как бы много ни работала, она отдавала мне все, что могла. Не ее вина в том, что мне требовалось чуть больше ее внимания и теплых слов, на которые она не была способна, совместных прогулок, а не поездок к ее сестре. Она показывала мне свой мир, а он был таким: с тяжелой работой на заводе, поездками к родственникам, бесконечной экономией на всем и жестким контролем над своей дочерью, в котором таился страх ее потерять. Мы все равно потеряли друг друга еще до моего побега в этот злосчастный Институт.