Жестокие романтики против кровавых гегемонов. Том 7 - [38]

«Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского».

То есть, согласно убеждениям Ленина — это не Мдивани и его сторонники были грузинскими националистами, а на более высоком уровне — грузин Сталин и поляк Дзержинский были не просто националистами, а— «великорусскими» националистами. Возможно, дополнительной причиной резкости и ярости Ленина были жалобы жены — Надежды Крупской на Сталина за конфликт между ними во время обострения болезни Ленина 22 декабря, когда Ленин требовал подать яд для самоубийства, а Сталин эту просьбу не удовлетворил и нагрубил Крупской, 23 декабря написавшей жалобу на Сталина Розенфельду-Каменеву, в котором видела преемника Ленина.

Несмотря на, казалось бы, уже неактуальность этой темы и на уже решенную проблему и спор, Ленин, зная упрямство и упорство Сталина, не был уверен, что он не перестанет гнуть свою линию по укреплению нового государства, и помнил утверждение Сталина: «Следует помнить, что, кроме права народов на самоопределение, есть ещё право рабочего класса на укрепление своей власти, и этому последнему праву подчинено право на самоопределение». И Ленин опасался, что Сталин, благодаря своему «администраторскому увлечению», несмотря на принятые в конце декабря решения, осуществит свои идеи.

«В течение ближайших недель Ленин окончательно убеждается, что придется апеллировать к партии. В конце декабря он диктует обширное письмо по национальному вопросу, которое должно будет заменить на съезде его речь, если болезнь помешает ему выступить — вспоминал в упомянутой выше работе Троцкий. — Что великоросс Ленин обвиняет грузина Джугашвили и поляка Дзержинского в великорусском национализме, может показаться парадоксальным. Но речь идет здесь совсем не о национальных чувствах и пристрастиях, а о двух системах политики, различия которых обнаруживаются во всех областях, в том числе и в национальной. Осуждая беспощадно методы сталинской фракции, Раковский писал несколько лет спустя: «К национальному вопросу, как и ко всяким другим вопросам, бюрократия подходит с точки зрения удобства управления и регулирования». Лучше этого нельзя сказать.

Словесные уступки Сталина нисколько не успокаивали Ленина, наоборот, обостряли его подозрительность. «Сталин пойдет на гнилой компромисс, — предостерегал меня Ленин через своих секретарей, — а потом обманет».

Понятно, что в 1932 году Бронштейн-Троцкий, употребляя относительно картавого Ленина-Бланка фантастическое выражение — «великоросс Ленин», пытался в противопоставлении Ленина Сталину сыграть на национальных чувствах русского народа. И «великоросс» Ленин-Бланк в наблюдаемый нами период — в конце декабря 1922 года подтверждал объяснения Троцкого:

«При таких условиях очень естественно, что «свобода выхода из союза», которой мы оправдываем себя, окажется пустой бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ», — гневно переживал Ленин. Как видим, досталось от ярого русофоба Ленина и русским и Сталину за его державные взгляды, это в его адрес обильно полетели обвинения: «истинно русский человек», «великоросс-шовинист», «подлец», «насильник», «типичный русский бюрократ».

Чтобы не было сомнений — кого это касается, и в кого полетели обвинения, Ленин решил уточнить и сделать «контрольный» облив ещё более грязными обвинениями: «Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» (тогда как он сам является настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки «обиженные» националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки, к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями. Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить».

Жестоко бросая в Сталина — «грубый великорусский держиморда», Владимир Ильич Бланк-Ленин блеснул эрудицией, показал, что читал рассказ Чехова «Унтер Пришибеев», он явно желал публично оскорбить, унизить, «опустить» авторитет Сталина.

Кстати, это письмо Ленина Крупская придержала как козырную карту против Сталина и использовала против него на 12 съезде партии (17-25 апреля 1923 года), в сталинский период оно держалось в секрете, и было опубликовано после смерти Сталина в 1956 году.

Русофоб Ленин опасался, что в будущем в какой-то момент в какой-то форме станет поднимать голову покоренный русский народ или его отдельные представители, и решил перестраховаться, пресечь и с этой стороны, начав с теоретического объяснения: «Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой», и закончил конкретной рекомендацией: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации... должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».