Жестокие люди - [47]

– Финн, ты готов?

– Почти.

Мама завязала мне галстук, а я застегнул молнию на ее платье, и сказав, что она выглядит просто замечательно. Она в ответ назвала меня очень импозантным молодым человеком. Словно свингеры, прожившие в браке много лет, мы желали друг другу счастья, чтобы у нас самих появилась возможность испытать его с другими людьми.

Празднество должно было начаться через пятнадцать минут. До Охотничьего клуба ехать было приблизительно только же. Мне уже не терпелось залезть в машину. Но мама сказала, что нам не стоит являться туда раньше других.

– Почему это?

– Тогда люди подумают, что нам не терпелось попасть на эту вечеринку. – Но я так и не понял, в чем дело. Поэтому она добавила: – Покури немного, расслабься.

– Шутишь! – Я был здорово удивлен. Мне не разрешалось курить, пить и употреблять наркотики. Все остальное было позволено.

– Я же знаю, что ты куришь, когда меня нет дома. – Я почувствовал приятное облегчение, поняв, что она не подозревает о двух других новоприобретенных пороках. Потом зажег сигарету и выпустил кольцо дыма – это Майя меня научила.

– Ты вроде говорила, что бросила курить.

– Пожалуйста, имей в виду, что я дала согласие на то, чтобы мы оба закурили только один раз, сегодня вечером.

– Почему?

– Потому что мы оба нервничаем.

Машина Гейтса была припаркована на въезде к Охотничьему клубу. Он стоял в голове огромной очереди из «Мерседесов» и, сжимая в руке папку, внимательно вглядывался в лица людей, сверяя их фамилии с теми, что были у него в списке. Когда мы подъехали к нему поближе, он только улыбнулся и помахал нам рукой, словно мы были завсегдатаями.

У дороги стояли горшки с пышно цветущими гардениями. Их специально привезли для Осборна из Флориды, чтобы их аромат освежал воздух, который и так был уже насыщен запахами духов. Над полем для гольфа клубился легкий туман, в котором летали светлячки. Закатное небо окрасилось в розовые и лиловые тона. Еще я увидел несколько оленей, которые невозмутимо поглощали свой ужин у одиннадцатой лунки, и кроликов, щипавших траву на опустевшем теннисном корте. В этом мире, в котором мне не приходилось бывать раньше, не могло произойти ничего плохого. А когда мы остановились у длинного дома с широким крыльцом (его спроектировал Стенфорд Уайт, но я об этом, конечно, не знал), то парень, который занимался парковкой машин, открыл нам дверь и сказал, что рад видеть нас снова.

Тогда я почувствовал, что мы стали своими.

В столовой подавали коктейли. Рядом с домиком стояла палатка размером с цирк-шапито, в которой все было накрыто для торжественного обеда. Когда мы присоединились к гостям, то внезапно были поражены странным шумом, который возник из-за того, что двести человек говорили одновременно. Знаете, бывало, заснешь с включенным телевизором, а потом проснешься среди ночи и не понимаешь, где ты находишься, потому что передачи показывать перестали, но зато слышны помехи. Конечно, так могло быть только до того, как появилось кабельное телевидение, и передачи стали транслировать круглосуточно.

«Днем и ночью… ты у меня одна». Все это было так слащаво: оркестр, исполняющий сентиментальную песенку, подросток, привставший на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою подружку (это я о себе)… Банальщина в квадрате. Мама надела очки, надеясь, что сейчас перед ней появится Осборн. Ей тоже не удалось увидеть того, ради кого она сюда пришла. Тогда мы взялись за руки, и начали, извиняясь, протискиваться через толпу. Мы расхаживали по зале взад-вперед, так что официант, разносящий шампанское, спросил, не потеряли ли мы чего-нибудь. Не подумайте, что я ожидал, что Майя будет стоять у входа, поджидая меня, чтобы не пропустить тот момент, когда я войду в дверь, а потом заорет «Финн!» и пробежит через всю комнату, чтобы кинуться мне на шею, словно она не видела меня с тех пор, как два года назад меня бесплатно переправили во Вьетнам. Не то что бы мне это не понравилось. Просто я старался смотреть на вещи реалистично. Правда, старался.

Я не видел ни Майи, ни Брюса, ни мистера Осборна, ни миссис Лэнгли. Мы стояли посреди толпы и делали вид, что нам очень весело. Казалось, все (кроме нас с мамой) друг друга знали, или, по крайней мере, знали хоть кого-нибудь. Мне так хотелось, чтобы меня хотя бы кто-нибудь узнал, что когда я увидел этого задаваку Иэна, который вполне мог бы носить лифчик, и блондинку-подружку Майи, что даже помахал им. И был просто счастлив, когда они помахали мне в ответ, пока до меня не дошло, что они подают знак кому-то, кто стоит за моей спиной. Даже мое унижение было каким-то фальшивым. Они смотрели сквозь меня. Меня просто не было. Я был невидим, и это ощущение мне совсем не понравилось. А мама так истерзалась, что когда кто-то позвал ее, назвав «доктором», она очень обрадовалась.

Но потом она увидела, что это была Джилли. И тогда сказала только:

– Не могла бы ты принести нам колы? – Джилли сегодня работала официанткой.

– Привет, Финн.

– Привет! Ну, как делишки? Подрабатываешь? – Когда я говорю, то всегда чувствую себя менее невидимым.

– Что ни день, то новый доллар. – Мама же посмотрела на меня так, что мне стало ясно: говорить с прислугой – это еще более нелепо, чем ни с кем не говорить. Но меня это не беспокоило. По крайней мере, Джилли была рада меня видеть.