Жестокие люди - [46]

Пробыв в ванной добрых сорок пять минут, мама крикнула: «Финн, принеси мне пакет, который лежит в моей сумке». Я вспомнил, как прошлой осенью, когда она попросила меня принести ей шампунь, занавеска упала, и мне довелось увидеть ее голой. Мне не хотелось повторять этот опыт, поэтому в этот раз я не преминул постучать в дверь.

– Entrez.

– Я открыл дверь. – Какие мы стали вежливые!

Я не стал ей напоминать о том, как она выскочила из душа. Мама уже надела черную комбинацию и туфли на высоких каблуках. Раньше она всегда потешалась над женщинами, которые носили такую обувь.

– Круто. – Ее ресницы были густо накрашены сине-черной тушью, а щеки нарумянены так сильно, будто ей только что надавали пощечин. В семидесятые годы все так красились, но я никак не ожидал увидеть нечто подобное на лице своей матери.

– Как ты считаешь, я не перестаралась? – Она, словно кинжал, зажала в зубах расческу. Одной рукой мама водила у головы феном, а в другой держала лак для волос. Ее волосы плохо поддавались укладке. Нана всегда с наслаждением говорила ей: «Как жаль, что ты унаследовала шевелюру своего отца». Дедушка был лысым.

– Нет, просто ты выглядишь так… по-взрослому. А что там у тебя в сумке?

– Достань сначала. – Я вынул пластмассовую трубку длиной в семь сантиметров.

– Это еще что за штука такая?

– Мое секретное оружие. – С изумлением наблюдал я за тем, как она начесала волосы себе на лоб, прямо как Казин Итт из семейки Адамсов. Я помог ей прикрепить булавками эту накладку на пару сантиметров выше линии, где начинали расти волосы. Затем она откинула голову назад.

– Ну, как тебе? – Выглядело это так, словно она побывала у парикмахера миссис Лэнгли. – Красивая пышная прическа? Или некрасивая?

– Нана обзавидовалась бы. – Именно это хотела слышать мама.

– Тут ты прав.

Надевая смокинг, я думал о Майе. Вообще-то, всю эту неделю, что бы я ни делал, я думал о ней – так с какой стати мне прекращать, надевая пиджак? Костыли мне были уже ни к чему; вместо них у меня появилась трость. Осборн передал мне через маму, что готов одолжить мне одну из своих, и я, при помощи того же посыльного, известил его о том, что принимаю его предложение. Она была сделана из китовой кости, а набалдашник у нее был серебряный. Кстати, нарвалы тоже относятся к исчезающим животным, которых так усердно спасал наш миллионер. Наверное, они ему чем-то не угодили, и он решил вычеркнуть их из списка. Что ж, я тоже иногда меняю свое мнение. Несмотря на то, что мы не были знакомы с мистером Огденом К. Осборном, из соперника он превратился в моего союзника. Чем больше мама проводила с ним времени (чем бы они с ним не занимались), тем больше времени я мог видеться наедине с Майей.

Я по-прежнему жаждал узнать всю правду, какой бы отвратительной она не была (мне не верилось, что его доброта была бескорыстной), но теперь мое любопытство не подогревалось ревностью и бешенством. Мне было необходимо знать, что за тайные узы связывают мою мать с этим стариком. Узнав это, я бы мог сохранить этот секрет. Тогда бы я знал наверняка, что ничто не может разлучить меня с Майей. Что меня так в ней привлекало? Разумеется, я был полон вожделения к женщине, как и всякий мальчик-подросток, а тут возникла восхитительная возможность расстаться с веригами девственности. Но дело не только в этом. Майя сама меня выбрала, и это значило, что во мне действительно есть что-то особенное.

С тех пор, как должно было состояться наше свидание у телевизора, которое ей пришлось отменить, она звонила мне по нескольку раз на день. Причем два раза – сидя в самолете, а один раз – из автомобиля. Они выехали из той школы в Мэриленде (даже миссис Лэнгли заподозрила, что там что-то не так) и направились в школу под названием Этель Уокерс, где Майе готовы были предоставить второй шанс в обмен на новую химическую лабораторию. По мнению ее дедушки, это больше похоже на акт благотворительности, особенно по сравнению с вымогательским предложением построить крытый манеж. Когда мы говорили по телефону, то начинали с фраз типа «Знаешь, я часто думаю о тебе». Затем накал усиливался, и мы уже не стеснялись шептать «Постоянно думаю о тебе», а потом и «Я по тебе с ума схожу». Наконец, мы дошли до того, что стали, словно в бреду, повторять друг другу хриплыми приглушенными голосами «Знаешь, ты мне правда нравишься». В основном я просто повторял ее признания, стараясь, чтобы это звучало убедительно. Но я знал, что говорю неправду. Мне эта девушка не просто нравилась, я был в нее безумно влюблен. Знаю, это смешно: что подросток знает о любви? Тем более, что я провел с ней часов восемь, не больше. Наивно, глупо… невозможно? Абсолютно верно. Но когда тебе пятнадцать с половиной лет, то ты обычно уверен, что отличаешься от других людей, и в каком-то смысле это действительно так.

Из того, что она говорила, только одна фраза вызвала у меня подозрение в том, что что-то может пойти не так, как бы мне хотелось. Она спросила, люблю ли я танцевать. Я, разумеется, ответил, что обожаю. Соврал, конечно. По правде говоря, за всю свою жизнь я танцевал только с двумя женщинами, да и то это не считается, потому что это были мама и бабушка. Если бы дело было в танцах, я бы не беспокоился, потому что готов был любить все, что любит она. Даже трость меня не волновала – на самом деле, с ней я выглядел потрясающе, честно. Но новые бальные туфли стали для меня пыткой, к которой я готов не был. Здоровая нога была словно в тисках, а другая так распухла, что когда я втискивал ее эти лакированные клещи, у меня из глаз выступали слезы. Взяв в руки трость, я включил радио и, шаркая и прихрамывая, изобразил нечто вроде танца. Вилять задом, и вообще двигаться энергично, было совершенно невозможно: мне хотелось кричать от боли. Но когда я посмотрел в зеркало, то с удивлением увидел, что на лице у меня сияет улыбка, которая могла убедить любого, что никакого дискомфорта я не испытываю. Я знал, что вскоре увижу Майю, и что она ждет меня. И это придало мне такую веру в то, что меня ожидает блестящее будущее, что мне было абсолютно наплевать на то, что меня подстерегают какие-то трудности.