Жестокие истины (Часть 1) - [3]

   Элиот давно уже мялся у порога: талая вода нескромной лужицей натекла под ногами. Но Орозия словно и не замечала его. Поворачиваясь и наклоняясь всем корпусом, похожая на океанский корабль в мелкой Линнской бухте, она продолжала заниматься своим делом так сосредоточенно, будто исполняла какой-то ритуал. Затем, подойдя к камину, развесила на железной решетке плащ и шляпу - сушиться, - и только после этого повернулась к Элиоту:

  -Ну-ка, иди сюда, дружок!

  Парень покорно подошел к женщине, волоча за собой мокрый след.

  -Раздевайся! - последовал новый приказ.

  За полгода, прошедших после бегства из рудников, Элиот отвык подчиняться, поэтому неохотно стягивал одежду и освобождался от своих чудовищных башмаков. Оставшись в одной тряпке, намотанной вокруг бедер, он почувствовал себя крайне неуютно, и с тоской поглядел на кучку лохмотьев, валявшихся на полу. И тут случилось то, чего он никак не ожидал. Орозия кошачьим движением цапнула повязку, и не успел он охнуть, как оказался совершенно голым. Элиот почувствовал, что краска бросилась ему в лицо, и машинально прикрыл срам рукой. Орозия фыркнула.

  -Эх, мальчик мой! - сказала она весело, - Знал бы ты, сколько я вашего брата перевидала на своем веку!

  Вещи Элиота полетели в камин, а Орозия куда-то ушла. Через минуту она вернулась, неся исподнюю рубаху до колен.

  -Одень это пока, - сказала она.

  Элиот влез в рубаху, облегченно подумав, что всё позади. Но он ошибся. Орозия ни за что не хотела укладывать его в чистую постель, поэтому ему пришлось пройти через еще одну пытку - купание. Само по себе это было не так уж плохо, однако Орозия и тут не оставила его в покое. Он сидел в глубоком деревянном чане по грудь в воде, а она пухлыми пальцами втирала ему в голову какую-то удивительно едкую дрянь.

  -Это от вшей, - пояснила Орозия.

  Элиот, разомлев от горячей воды, благодушно смотрел на женщину. Хочет со вшами воевать: пожалуйста, пусть воюет. Да только напрасные это хлопоты. К утру обязательно наползут новые, никуда не денешься. К этим насекомым Элиот относился по-философски, как к неизбежному, но вполне терпимому злу. У беспризорников даже развлечение такое есть: собрать сотни две вшей в тряпицу, а потом выпустить незаметно на камзол знатного господина, который, гад, миллостыню зажимает. Господин скачет, скребется сразу в двадцати местах, да площадными словами ругается - смешно... Но ничего такого Элиот говорить не стал: понял уже, что его мнение в этом доме - звук пустой. А раз так - самое лучшее помалкивать.

  Потом был скромный ужин: пареная несоленая рыба с гречневой кашей и настойка из листьев брусники, слегка разбавленная медом. Орозия сидела рядышком, подперев румяную щеку рукой, смотрела, как он ест, и расспрашивала Элиота о его житье-бытье: кто, да откуда, да отчего шрам на левом боку... Прошлое Элиота было туманно: он отвечал односложно, не вдаваясь в подробности. Наконец, последовал тот самый вопрос, которго он так ждал, и так боялся:

  -Где твоя мама?

  Где его мама... Ее глаза, тепло рук, веселый грудной смех. Всё ушло...

  -Она умерла, - буркнул он в тарелку.

  -Бедненький, - вздохнула Орозия печально.

  Но через секунду сочувствие с ее лица было изгнано жгучим любыпытством, какое может быть у одних лишь женщин:

  -А что же с ней случилось?

  -Она умерла от чумы. - сказал Элиот просто, - Я тоже тогда едва не загнулся.

  -Вам надо было уехать в горную страну Поарван, там воздух чище, чем в городе. Эпидемии, как известно, в горах не распространяются. - важно изрекла Орозия, явно повторяя чьи-то слова.

  Что такое эпидемия, Элиот не знал, а спросить он постеснялся. После этого разговор сломался. Женщина вдруг заторопилась по делам и ушла, оставив гостя одного на поварне. Постелила она ему в гостинной, рядом с камином, как велел хозяин. Соломенный матрац колол бока, но если тебе приходилось спать под прилавками и в каменных постелях рудников, это всё покажется мелочью, не стоящей внимания . Элиот заснул под треск угольев в камине и дикую пляску огненных отблесков на стенах.

  Ему приснилась мама. Она стригла его, сидящего на деревянном табурете, и что-то быстро говорила. Элиот не видел ее лица, только грудной мелодичный голос ласкал его слух. И еще легкие, словно ветер, прикосновения маминых пальцев к шее и лбу... Он жмурился от удовольствия и капризно требовал дать ему ложку меда.

  

  

  Солнечные лучи, пронизав разноцветье витража, складывались на противоположной стене в молящуюся Мерайну. В картине был запечатлен тот самый момент, когда в руки святой спускается голубь, несущий благую весть. Элиоту она казалась сладким сном, столь же невероятным, как и та постель, в которой он лежал. А вдруг, всё это сейчас исчезнет? - подумал он со страхом. И снова вонь, крысы, жалкий костерок с оградкой из кирпичей... Он заворочался, и сел в постели, тараща глаза. Нет, это не было сном! Вот бардахский ковер с Йобом, вот сабли и гербовый щит. Нога его уткнулась во что-то мягкое, и он увидел стопку вещей, аккуратно сложенных рядом с матрацем. Тут были штаны из плотной хлопковой ткани, которую делали в заморских землях, красная рубаха и куртка-косоворотка. Вместо деревянных башмаков - собачьи сапоги на толстой набойной подошве с легкомысленной бахромой на голенищах. Никогда у Элиота не было ничего подобного! Он осторожно протянул руку и провел по мягкой коже указательным пальцем. Глаза его не обманули: обувь была самая настоящая!