Жестокие истины (Часть 1) - [2]

  И он повернулся спиной.

  Это был шанс! Тот шанс, который больше никогда не повторится! Бежать! Через Пастерские ворота, мимо храма Ангела, потом направо! Там есть забор, но он сгнил, и доски кое-где отвалились...

  И снова повиновался Элиот магии голоса. Его воля была сейчас - мягкий воск. Он брел следом за незнакомцем, точно бычок на веревке. Узкая спина качалась перед его глазами вверх-вниз, и вместе с ней качался город, и мглистое небо, и дорога, покрытая бурым рыхлым снегом. Вот они прошли Пастерские ворота, храм Ангела, охраняемый крылатыми быками. Сбоку услужливо вывернулся переулок, упиравшийся в гнилой забор. Но теперь Элиот и не вспомнил о своем шансе. Если бы его провожатый повернул в Линн, он, не задумываясь, отправился бы следом: в холодную декабрьскую воду.

  Впереди опять замаячил огонек. Но у этой рогатки охрану нес не городской сторож, согнутый ревматизмом и многочисленным семейством. Около фонаря стоял усатый жандарм. Элиот втянул голову в плечи: для бродяг эти цепные псы были хуже чумы. Жандарм выступил навстречу путникам и замер, молчаливый, как статуя. Одни лишь глаза его настороженно блестели из-под бобровой шапки.

  -Пропуск! - сказал он, ощерив редкие зубы.

  Человек в капюшоне неторопливо извлек глинянную бирку.

  -Этот со мной, - кивнул он через плечо.

  Жандарм ощупал колючими глазами Элиота и лицо его вытянулось, а пальцы правой руки непроизвольно сомкнулись на эфесе сабли.

  -Седая прядь... - пробормотал он задумчиво, - Слева...

  -Этот юноша со мной! - с нажимом повторил спутник Элиота

  -Проходите! - словно просыпаясь от тяжелого сна, произнес жандарм и отступил в сторону, давая дорогу.

  Они оказались в центре города. Дома становились всё выше и богаче: резные башенки и шпили, фасады выкрашенные гашеной известью, стройные колонны и бюсты предков перед дверьми. Затем они миновали мост с теснящимися по обеим сторонам купеческими лавками , свернули направо и остановились у двухэтажного дома с гранитными ступенями. Отворила им полная женщина в платке.

  -Мастер Годар! - заявила она прямо с порога, - Говорю вам: когда-нибудь вы дождетесь неприятностей на свою голову! В такой поздний час ходить одному по городу: это же надо додуматься!

  Служанка? - насторожился Элиот. Нет, быть того не может; служанке хозяин за такие слова точно заехал бы в ухо. А этот даже не поморщился: должно быть, привык. Значит - жена.

  -Оставь, Орозия! Ты мне надоела! - сказал мастер Годар, входя в гостинную.

  -Брали бы тогда хоть Аршана!

  Нет, всё таки, служанка... Но как он терпит?

  -Ты же видишь: я не один!

  Толстая Орозия ожгла Элиота черными глазами и снова повернулась к хозяину:

  -Этого молодого человека я не знаю, а вид его, говоря по чести, не внушает мне доверия.

  При этих словах Элиот явственно вздрогнул и побледнел: ему вдруг почудилась ненавистная рожа жандарма Луами, и он подумал, что уж лучше смерть, чем снова в рудники. Мастер Годар, тем временем, успел раздеться и поднимался по лестнице, ведущей на второй этаж. Только сейчас, при ярком свете, Элиот смог разглядеть его, как следует: узкие - щелками, - глаза на худощавом лице, точеный нос, и слегка перекошенный рот с тонким обводом губ. На первый взгляд, было ему лет тридцать пять.

  Услышав реплику Орозии, мастер Годар резко повернулся на каблуках и сказал с заметной ноткой раздражения:

  -Зато его знаю я! Достаточно?

   Элиот стоял у двери, оттаивая с мороза, и оживленно вертел головой. Всё поражало его в этой комнате: и огромный мягкий ковер со сценой мук Йоба, и камин, пышущий жаром, и две сабли, скрещенные на фоне круглого щита с непонятным рисунком. Он был переполнен свежими впечатлениями, как путешественник, открывший нежданно-негаданно неизвестную прежде страну. От былых страхов не осталось и следа - Элиот даже о своем голоде на время позабыл.

  Орозия брезгливо разглядывала его. Так смотрят на шелудивого пса, побирающегося на рынке. В этом не было ничего удивительного: одежда Элиота не располагала к ее хозяину. Шапки у него не было вовсе, куртку заменял обыкновенный мешок с двумя прорезями для рук, а материалом для штанов служила парусина, жесткая, как жесть, и как жесть, гремевшая. Но и это меркло рядом с огромными деревянными башмаками, один из которых, к тому же, обуглился у носка.

  -Любезная Орозия! - прозвучал сверху приглушенный расстоянием голос мастера Годара, - Накорми, пожалуйста, юношу, он голоден. Спать ему постелишь в гостинной.

  -Помилуйте, мастер Годар! - воскликнула толстая Орозия, - У него же вшей целая армия! Пускай он в дворницкой переночует!

  -Вшей можно вывести. И не спорь!

   -Как же, вы их выведите, - бормотала Орозия, стряхивая с плаща хозяина снег, - знаем мы вас... Это вам не животы резать. Опять всё придется самой делать.

  Это откровение - "животы резать", - всколыхнуло в Элиоте новые подозрения (вспомнилась народная мудрость: как бы раку с укропом не встретиться!). На каторге ему довелось повидать людей, которые запросто могли выпустить человеку кишки - глазом не успеешь моргнуть. Но ничто решительно не объединяло всех этих головорезов с мастером Годаром. И вшей ему зачем-то травить понадобилось... Лекарь, что ли?